В твой гроб или в мой? - Жаклин Хайд

— Где находится Атланта? — спрашиваю я, вспоминая, что Обри упоминала город, из которого она родом.

Он хмурится.

— Это город в Соединенных Штатах, кажется, в Джорджии. А что?

— Эй? — кричит кто-то снизу.

Я качаю головой, тыча пальцем в сторону двери.

— Иди, разберись с этим.

Встав и отступив к двери, он останавливается, открыв ее в коридор, и выражение его лица становится серьезным.

— Честно говоря, я не знал, как тебе сказать. Не знал, как сказать, что няня-скелет носит одежду твоей новой девушки, — он выходит из комнаты, чтобы вернуться мгновение спустя, просунув голову в дверь. — Я сожалею об Обри. Как бы то ни было, я всего лишь пытался защитить тебя.

Ему повезло, что я уже знаю это. Именно по этой причине я не нападаю на него из-за его участия в очевидных интригах Фрэнка и Джекилла. Джекилл увидел возможность и воспользовался ею. Правда в том, что если бы Дойл не решил открыть замок, я бы никогда не встретил Обри.

— Дай мне несколько дней, и я найду тебе дорогу к ней, если ты уверен, что хочешь этого. Фрэнк не оставил бы нас надолго в полной изоляции. Думаю, он просто хочет оставить между вами дистанцию.

Никто из них не понимает. Им легче поверить, что я настолько ослабел за столетие, что сошел с ума. Я снова смотрю на улыбающееся лицо Обри, чертовски жалея, что оставил ее. Я бросаю бесполезный телефон на стол.

— Хорошо, — говорю я, желая, чтобы он ушел.

Где-то внизу хлопает дверь, и я жду, пока шаги Дойла не стихнут в коридоре, прежде чем подняться на ноги. Через несколько дней, говорит он. Сегодня вечером я сяду в самолет до Обри, и неважно, если для этого мне придется принуждать целый гребаный аэропорт.

Глава 37

ОБРИ



Неделю спустя

— Подвинься, — лучшая подруга ворчит, пытаясь освободить место, толкая меня бедрами и покачиваясь.

Я ворчу в ответ, когда ложусь на диван, сжимая пальцами белый плащ, выполняющий роль одеяла. Мы не собираемся говорить об этом или о том, что он каким-то образом до сих пор пахнет Владом, и мы определенно не будем говорить о том, что я тайно плакала время от времени с тех пор, как переступила порог бабушкиного дома.

Берни вздыхает, будто я испытываю ее терпение, что, в целом, хорошо. Миссия выполнена. Потому что после недели с этой занозой в заднице я начинаю чувствовать себя подавленной. Социальная активность достигает предела.

Но я все равно предпочла бы Берни-занозу-в-заднице, чем быть дома одной. Все в животе сворачивается от ужаса при мысли оказаться в одиночестве.

Ее рука тянется к миске с попкорном, и я наношу по ней удар, как кобра.

— Руки прочь, это мое.

— Она опять одичала, Эстель! — кричит Бернадетт, донося на меня. — Ты должна научиться делиться.

— Когда я это делаю, ты все съедаешь!

— Обри Линн, поделись своим попкорном или ты не получишь чизкейк после ужина, — кричит бабушка из кухни.

— Предатель, — шепчу я, когда Берни показывает мне язык, как ребенок.

Так было с тех пор, как нам исполнилось восемь лет. У нее даже есть спальня наверху, так что когда она решила остаться с нами неделю назад, вопросов не задавали. Мы не останавливались у моей бабушки с тех пор, как были подростками. Бабуля ведет себя так, будто мы на грани голодной смерти, и все, чего я хочу, это пойти посидеть в моем старом домике на дереве и выплакать все глаза. Вздох. Если бы только эта женщина была плохим поваром, было бы легче сказать «нет».

Я закатываю глаза, даже когда подруга притягивает меня для объятий.

— Люблю тебя, мисс Стервозность, — поддразнивает она.

— Я тоже тебя люблю.

И я правда люблю.

Я двигаюсь, и она ложится рядом, поднимая ноги и кладя их на старый деревянный кофейный столик.

В комнате есть полноразмерный диван и два кресла, но Бернадетт не прочь устроиться поудобнее. К несчастью для меня, ее способ утешить кого-то — это обнимашки. Иногда, видимо, насильно. Я почти уверена, что на данный момент она хочет залезть мне под кожу, и когда я сказала ей об этом, она просто рассмеялась. На минуточку, это моя лучшая подруга, люди. Позвольте сказать.

— Перестань тянуть на себя одеяло. Знаешь, я прекрасно лежала одна.

— Я выступаю в роли плеча, на котором можно поплакать, и ничего не могу поделать с тем, что у тебя, кажется, всегда есть еда, — фыркает она, когда наконец побеждает.

— Думаю, это справедливо, — я оставляю ей половину плаща, внутренне улыбаясь, когда она подвигается, чтобы хоть как-то прикоснуться ко мне.

— Вот, — предлагаю я, протягивая синюю миску с попкорном.

Когда я вышла из самолета в Уилере, крошечном городке недалеко от Атланты, посреди ночи на прошлой неделе, я заплатила за такси прямо до дома бабушки. Берни приехала за пятнадцать минут, и если бы кто-нибудь посчитал, то понял бы, что она буквально мчалась всю дорогу. Бабушка живет в часе езды от города и в тридцати минутах от наших с Берни пригородных квартир.

На следующий день мне доставили новый телефон. Как только я его включила, на нем появилось приветственное сообщение: «Приятной жизни, ягненочек». Это была угроза, и Фрэнк Штейн хотел доказать, что он точно знает, где я и моя семья.

Я выбросила его и никогда не была так счастлива, когда наступил день вывоза мусора. Но этого было достаточно, чтобы я заткнулась. Я связалась с телефонной компанией, чтобы как можно скорее получить новый номер, испугавшись, что, если Влад свяжется со мной, Фрэнк выполнит свои угрозы. Я просто не могла заставить себя заблокировать его в социальных сетях.

Могу сказать, Бернадетт разрывает от вопросов, потому что я почти не говорила о Владе, но я понятия не имею, что сказать. Фрэнк Штейн не хочет, чтобы я была с мужчиной, которого я люблю, а ходячие скелеты существуют? Хах! Это звучит безумно даже в моей голове.

Хуже всего то, что я почти уверена, что должна извиниться перед скелетом, и это даже не самая странная вещь в поездке. Сердце болит из-за тоски по Владу, и, кажется, я действительно не могу перестать плакать.

Берни смеется над чем-то по телевизору, и миска для попкорна подпрыгивает.

Мне удается слегка усмехнуться ее игривости.

— Спокойнее, домашний попкорн — это святое.

Я вздыхаю, оглядывая стены старого фермерского дома, оклеенные