Vanitas - Дарья Шварц

— Я тебя понял, — химер выглянул на улицу, прикинул что-то по положению солнца, встал и, взяв скрипку, отвесил чинный поклон. — Позвольте идти, Ваше Высочество?

— Позволяю.

— Ещё увидимся, — напоследок шепнул Орфей, невесомо поцеловал чужого принца в щёку и удалился.

Четвертый молчал, пока крепкая спина химера не скрылась за высокими квадратными кустами. А затем разомкнул уста:

— Выходи, Люц, я чую тебя.

* * *

— Неужели от меня разит пóтом? — отшутилась она, ступая на плитку пола ротонды.

Сердце колотилось где-то в глотке, от страха потели ладошки, но девушка старалась не выдавать своего волнения.

«Всё в порядке, всё в порядке…» — твердила бурлящей магии-паникёрше внутри себя и стискивала кулаки.

— Не пóтом, — многозначительно усмехнулся принц.

Люц сначала не поняла. А потом как поняла! Наверное, у неё вспыхнули не только щёки, но и кончики ушей. Да и в целом стало жутко жарко, даже — душно, хотя на улице было прохладно несмотря на солнечный день.

А ещё захотелось сбежать и зарыться под плинтус.

Рафаэль звонко рассмеялся.

— Не стыдись. Что естественно — то не безобразно.

Люц низко склонила голову, чтоб закрыть распущенными волосами красные щёки.

— Осуждаешь? — вдруг без тени улыбки спросил принц.

— Что именно?

— Всё.

— М-мм. Ваши интимные предпочтения — не моё дело. — Осторожно начала она, а принц поморщился. — Шпионаж Орфея… — замялась. — Да, не одобряю. Я бы не стала докладывать о своём господине — чужому, будь он хоть трижды моим любовником. А ещё мне не нравится, когда меня хотят использовать втёмную.

Она сжала зубы и сурово уставилась на четвёртого.

— Разве я поступаю так? — поднял брови принц. — Я позволил тебе услышать и увидеть всё это именно потому, что хочу заручиться твоей добровольной поддержкой.

— Я не буду шпионить за Далеоном, как его дружок, — отрезала девушка.

Рафаэль тяжело вздохнул:

— Орфей не шпионит.

Люция криво усмехнулась.

— Теперь это так называется?

Принц устало потер переносицу.

— Нет, правда. Фей не шпион, и не доносчик, и не предатель. Просто… я очень волнуюсь о Леоне и часто спрашиваю как он, как его дела. Я хочу ему помочь. Но ты же знаешь, какой мой брат упрямец? Никогда не поделится своими проблемами, тревогами, болью. Ни за что не попросит помощи. Будет держать в себе всё до последнего. А потом приходится спасать его всем скопом, — грустная усмешка. Вздох. — Я бы и сам хотел с Леоном поговорить, но я предпоследний с кем он станет откровенничать.

«Последний — Кейран» — поняла Люция.

— Я слышала… — Люц постаралась звучать равнодушно, хотя от любопытства потряхивало. — Что вы поссорились. Ещё подростками.

Раф кивнул и понурил голову.

— Я совершил ошибку…

Леон был чуть старше Руби, когда мы с Кейраном заметили его. Два шебутных и самоуверенных подростка. Мы носились по замку, ставили на уши всех придворных, плясали на балах до стёртых каблуков, покоряли плац и женские сердца. Мы пили вино и казались себе такими взрослыми… На тот момент мы соперничали и соревновались с братцем во всём, пытались доказать отцу и друг другу, кто лучший и достоин звания наследника! Глупо.

И вот, в тот год, мы увидели нашего младшего брата, что жил довольно тихо и обособленно, практически в крыле для слуг. И… сделали из него очередное состязание.

— Император — это отец всего народа! — Раф пафосно ударил себя кулаком в грудь и тут же сник. Тоскливо улыбнулся. — А что делает, хороший отец? Правильно — воспитывает. И мы негласно решили воспитать Далеона, посмотреть, кто справится лучше.

Это было похоже на перетягивание каната. Я прививал Леону любовь к искусству: литературе, философии, поэзии, живописи, театру, танцам и… музыке. Лепил из него свою искаженную копию. Что-то делать — заставлял и ругался, когда тот не хотел, не понимал или ленился. Я искренне верил, что делаю всё для его блага. Я так увлёкся ролью наставника, учителя и отца в одном флаконе, что шуточное состязание перестало быть таковым. И не только для меня…

Кейран учил Далеона тому, что любил и знал сам. Войне. Тактика, стратегия, штурм крепостей, болевые точки и приемы, фехтование, стрельба из лука, метание ножей, верховая езда. Ораторское искусство, лидерские качества. Как командовать парадом и как подчиняться командиру. А ещё… — Рафаэль облизал пересохшие губы — как пытать, чем пытать, как сопротивляться допросам и терпеть боль. Он показывал ему… самые жуткие сцены, кровавые: истязания узников, публичные порки, казни. Он… прививал ему чёрствость души и жестокость. И… тоже растил свою копию.

Рафаэль помолчал, видимо, заново проживая те тяжелые дни, и продолжил:

— С годами обучение Кейрана становилось всё жёстче, и Далеон всё чаще отдавал предпочтение моим наукам. Я выслушивал его жалобы на Кейрана и ужасался его методам, жалел, помогал сбегать с неприятных занятий. Мы сблизились.

У Далеона… — Рафаэль тяжело сглотнул, — открылся талант. К музыке. Он чудесно играл на рояле. Длинные тонкие пальцы порхали по клавишам, как крылья бабочки… И ему нравилось это. И мне. Я был счастлив. Мне удалось привить ему любовь к одному из моих предметов! Кейран в этом не преуспел. Я победил!

Н-да…

Так я думал.

Но Кейран не привык проигрывать.

И когда Далеон после очередной тренировки на плацу кинул меч под ноги и заявил, что бросает фехтование дабы поберечь руки…

Рафаэль шумно вдохнул и сцепил в замок дрожащие ладони.

— Ты, наверняка, представляешь, как важны для пианиста кисти рук и пальцы. Малейшая травма, перенапряжение или растяжение могут загубить всё. Заниматься фехтованием было рискованно. Да Леон и не особо это дело любил. Он вообще хотел бросить занятия с Кейраном. Он выбрал меня.

Четвёртый принц запустил пятерню в уложенную светлую шевелюру и растрепал, прикрыл веки.

— Я отчётливо помню тот день…

Я нервно расхаживал у окна в музыкальной комнате. На улице уже темнело, Далеон сильно опаздывал. Он должен был прийти сразу, после занятий на плацу, как объявил бы брату о своём решении. Но его носило где-то уже битый час.

У меня сердце сжималось от дурного предчувствия.

И когда я уже собрался пойти на его поиски, дверь в комнату распахнулась. Кейран вошел, заламывая пыхтящему Далеону за спиной руку.

«Доволен собой, братец?» — едко бросил он мне. Я никогда не видел его таким взбешённым. Плечи раздались в ширь, так что одежда едва не лопалась, лицо заострилось, кожа потемнела до тёмно-серого оттенка, глаза горели кровавым.

Я похолодел и оцепенел от страха. Он так был похож на отца, и даже жутче.

«Ты знаешь, что этот поганец мне заявил?» — едко продолжил