Никогда прежде - Марьяна Сурикова
Потом она поубавила пыл, увидев счастливое семейство.
– Она договорилась с твоим котом, – равнодушно пояснила я, – у них натуральный обмен.
– Вот же скотина облезлая, – пробормотала Ри, одновременно пытаясь улыбнуться и пятясь к двери, – а я кормлю его и терплю мерзкий характер.
– Вы подруга нашей Саби, – воскликнула мачеха, которой не довелось прежде встречаться с королевой красоты, – прошу, присоединяйтесь к нам. Садитесь за стол.
Было интересно наблюдать, как Ри пытается отказаться от этой чести, но перед умением мачехи убеждать не могли устоять даже ее безбашенные сыновья. А когда Риану утянули за общий стол, на пороге возник хмурый Адан. Мне показалось, что за время, прошедшее с его последнего визита в мой дом, он похудел и осунулся, но я не взялась бы утверждать наверняка.
– Ри, зачем ты сюда… кхм…
– Адан! – Гостеприимная мачеха вцепилась в бывшего. – Как давно мы тебя не видели!
– Здравствуйте.
– Присаживайся за стол! Мы только сели!
Оглушенный неожиданным радушием парень даже позволил протащить себя внутрь лавки, потом увидел на ступеньке меня и затормозил.
– Сабрина…
– Привет, – ответила я ему столь же равнодушно, как и Риане.
Не сводя с меня глаз, он прошел к столу и сел, а потом опустил взгляд на столешницу и удивился:
– Что это за монстр?
– Нормальный стол, – тут же обиделся Черри.
– Ручной работы, – огрызнулся Терри.
Адан перевел взгляд на моего отца и вдруг спросил:
– Хотите, помогу переделать в складной вариант? Чтобы не загораживал большую часть дома?
– Переделай, – кивнул отец.
Вот так дни и проходили, сплошная суета и шум, только ночью все стихало. Оставался шепот сада, доносившийся через раскрытые двери, которые я не разрешала закрывать, но в обмен на еще одно пуховое одеяло, в которое закутывала меня мачеха. И только это позволяло спать ночами. Я обычно подолгу лежала с открытыми глазами, слушала шелест, который словно о чем-то рассказывал мне, может, делился, как там Ян в далеком-далеком Анииле. Я слушала и пыталась расслышать, пока не засыпала.
И только одно событие смогло воскресить во мне подобие нормальных человеческих эмоций.
В очередной раз сидя на ступеньке, я наблюдала за тем, как Эрик с Вермонтом помогают Адану модернизировать стол, а мачеха хлопочет на кухне, где папа с самым важным видом моет картошку и бросает ее братьям, чтобы почистили. А те в свой черед соревнуются в скорости, попутно получая замечания от отца насчет толщины кожуры и безмозглости некоторых, порезавшихся ножом, после чего картошины одна за другой плюхались в воду, поднимая множество брызг. И именно в этот момент зазвонил колокольчик, впуская в лавку посетителя. И хотя на двери постоянно висела табличка «Закрыто», а все подвисшие заказы неожиданно взялся закончить Адан, кто-то все же решил заглянуть ко мне. И когда этот кто-то вошел в дверь, в лавке воцарилась такая тишина, которой я ни разу не слышала с момента явления семьи.
Элегантная стройная женщина в осеннем пальто с меховой опушкой и мягкой пелериной, в которой укрывались тонкие руки, переступила порог и остановилась на перекрестье взглядов. Она стояла с достоинством, высоко держа голову. Такая же красивая и почти не изменившаяся с момента, когда я видела ее в последний раз. Хотя, безусловно, более аристократичная, отстраненная и гораздо менее домашняя.
– Доброго дня, – и голос все тот же, музыкальный и нежный.
Потом женщина обвела глазами лавку и увидела меня. И тогда я заметила, что она все же изменилась. Морщины появились на переносице, спрятались в носогубных складках и проступили на высоком лбу с завитками темно-русых волос, как у меня, густых, непослушных, с кропотливым трудом уложенных в элегантную прическу.
– Сабрина, – уверенный тон голоса, спокойно приветствовавшего остальных, дрогнул. – Здравствуй, дочь.
Хотела бы я, чтобы прежнее равнодушие и апатия не покинули меня в этот момент, но их стремительно вытесняли чувства.
Я впервые сама поднялась со ступеньки, а не потому, что меня сгоняли с мольбами пройтись хоть чуточку по саду или идти укладываться спать. Перехватив длинные рукава мужской рубашки, укрывшей плечи, я скрестила ладони на груди.
– Зачем ты здесь?
В следующий миг меня больно кольнуло ощущение растерянности и безысходности, словно изменившее и сломившее тот гордый неприступный облик, с которым она переступала порог, пытаясь выглядеть уверенной. А еще беспомощность жеста, когда мать растерянно вытянула из пелерины свои тонкие ладони, словно желая протянуть ко мне. Или же ими от меня закрыться.
– Вермонт написал, что ты серьезно заболела, – она ответила тихо, но не опустила глаз. В них я видела боль.
– Не испугалась, что не сможешь вернуться обратно? Насколько я знаю, там у тебя еще две дочери остались, а их отец грозился лишением опеки.
Ощущение ее беспомощности стало сильнее, а Вермонт со стыдом сжал ладонями голову.
– Испугалась, – все же ответила она и опустила руки. Такие тонкие белые руки с длинными изящными пальцами. Я их тоже помнила с детства: как они заплетали мне косички, или как стирали слезы со щек, или повязывали вокруг старого платья шелковый поясок, купленный на вырученную монетку. Может, снова продала что-то из старых роскошных вещей в глупой попытке украсить детское платье.
Я сделала шаг и еще один, пока не сошла по ступенькам и не дошла до нее, остановившись напротив. Теперь мы были одного роста, но она казалась ниже из-за сгорбившихся плеч.
– Дочь, – тихо позвал отец, но я проигнорировала, а остальные молчали, даже мои бедовые братья, которых вообще сложно заставить помолчать.
– Зачем ты приехала?
– Вермонт написал… – у нее сдавило горло, я видела, что она очень старается сдержать слезы, но те уже блестели в глазах, – что ты заболела.
Мать сделала вдох, плечи заметно задрожали, выдох вышел с тихим всхлипом. Она быстро прижала ладонь ко рту, глуша рыдание. Точно так же, прощаясь с Яном, я давила собственные всхлипы. А вот слезы ей удержать не удалось, они предательски покатились по бледным щекам.
– Прости. – Она отступила к двери, но координация подвела. Мать стукнулась плечом о починенную ширму и вздрогнула. Схватилась рукой, ища опору и пытаясь облокотиться на хлипкую перегородку, но та зашаталась и рухнула, повлекши маму следом. Упав на оклеенную золотистой тканью вещь, она уперлась ладонями, приподнимаясь, и случайно прорвала зашитую обивку, а плечи снова задрожали.
– Мама, – Вермонт подскочил на ноги, но его вдруг перехватили Эрик с папой.
А она выглядела совсем жалко в своем роскошном осеннем пальто, сидя на коленях и сотрясаясь от едва сдерживаемых рыданий. И у меня ужасно засвербело в носу, а глаза противно зачесались. И
