Три подруги и все-все-все - Анастасия Солнцева
Я переложила швабру из одной руки в другую и решила уйти в глухую оборону.
— Два вопроса: как и зачем?
— Что «как и зачем»? — дернул щекой Гриша.
— Как я узнала, где будет муза и зачем мне было в неё стрелять?
— Как — не знаю, — парень пожал тренированными плечами, которые стали таковыми не только в спортзале, но и на поле битвы. — Возможно, случайно. А вот зачем…, - оборотень выразительно закусил губу. — Чтобы за тебя это не сделал кто-то другой.
Его лицо было омрачено преувеличенной задумчивостью, но не только ею.
Я видела грусть.
Он тосковал.
И тоска его была искренней. И очень глубокой. Такой глубокой, что в эту яму могла провалиться вся душа целиком.
Я задумалась, почти перестав слушать, о чем он говорит. Его слова были мне не интересны. Не было ничего такого, что Гриша мог бы мне рассказать и этим поразить. Я всё знала. И про него, и про себя, и вообще про всех. В глазах многих я — препятствие. Осложнение. Такое, какое бывает после гриппа, пневмонии или затяжной простуды. Имелись и такие, которые считали меня чудовищем. А чтобы пересчитать тех, кто мог мне доверять хватило бы и пальцев одной руки. И я не могла винить никого из них. Всё, на что я рассчитывала — это на снисходительность. Я даже не ждала понимания. В самые темные и злые периоды своей жизни я хотела лишь одного — чтобы мне не мешали. Когда злость становилась тише, больше всего на свете я желала, чтобы эту тишину не нарушали. В том числе, и моя собственная совесть.
И Гриша был таким же. Он не искал поддержки и понимания, не хотел сочувствия. Он стремился лишь к одному — к цели. Я чувствовала это в нём. В волке боролись зло и добро. И хотя зло побеждало, а сам себя он считал плохим парнем, искренне веря, что только так возможно выжить, какая-то частичка его стремилась к свету.
И почему-то… он считал этим светом меня.
— Мне еще тогда показалось, — рассуждал оборотень, глядя в сторону, — что я слышал два выстрела. Они раздались с разрывом в доли секунды. И первый был громче второго, который прозвучал так, что я сразу подумал о глушителе. Никто не будет стрелять дважды, если попал с первого выстрела. И никто не будет ставить глушитель только ради того, чтобы выстрелить еще раз, — короткая заминка, а потом неожиданное тихое замечание: — Стрелять по живой мишени труднее, чем по пластиковым куклам, верно? — грустная улыбка в пустоту. — А еще… Теперь ты знаешь, что промахнуться труднее, чем попасть подруге прямо в сердце.
— Ты — фантазируешь, — сделала я короткий вывод.
— Нет, — уверенно отрезал Гриша. И, наконец, нашел в себе силы, чтобы взглянуть мне в лицо. Я-то от его лица не отрывалась. Мне хотелось видеть, как мысли сменяют друг друга в его голове. — Я знаю, что это была ты. Но ты была не единственной, кто в тот день явился за музой, предусмотрительно прихватил с собой пистолет. И в отличие от тебя, тот, другой, желал её убить. Я не буду спрашивать, как ты узнала, где искать. Скажу лишь, что успела ты буквально в последний момент. С тем, другим, вы выстрелили практически одновременно, вот только ты оказалась шустрее и опередила соперника на доли секунды. Ты выстрелила музе бок — она упала. И оказалась вне зоны доступа убийцы, чья пуля ушла в молоко. Звук пальбы привлек внимание. Шанса на вторую попытку не осталось. И ему пришлось убраться восвояси.
— Для привлечения внимания можно было выстрелить в воздух. То же бы сработало. И никакой крови на асфальте.
— Я тоже над этим думал, — кивнул Гриша. — И нашел лишь одно подходящее объяснение.
— Не терпится узнать!
— Ты не хотела порождать сомнения.
— Сомнения в чем? — мне стало смешно.
— В твоей кровожадности, — исследуя взглядом мои глаза, договорил Гриша. — И мстительности. Стратегия запугивания как она есть. Заставь людей поверить, что ты можешь убивать, и они будут верить, что ты можешь убить и их тоже.
— Какой сложный план, — лицемерно вздохнула я, покачав головой. — Не слишком ли?
— А у тебя был другой выбор? — весело переспросил Гриша. — Ты хотела не допустить смерти музы. Но при этом ты не могла появиться открыто. Наверное, из-за того, что подобное появление выдало бы твои источники информации. А этого нельзя было допустить. Ты бережешь своего информатора так же, как бережешь всё, что тебе дорого.
Вот здесь мне очень захотелось поспорить с оборотнем. Аж язык зачесался. И не в переносном смысле. Но я сдержалась. Уж кем-кем, а ныне окончательно добитой змееподобной тварью я точно не дорожила. Наоборот, мне нужно было срочно найти способ, как от неё избавиться, ведь мой импровизированный домашний питомец всё чаще стал срываться с поводка.
— Ты хоть знаешь, с кем стреляла наперегонки? — лениво ухмыльнулся Гриша. — Кто это был?
— Нет, — мы не отрываясь смотрели в глаза друг другу. — Не знаю. Потому что меня там не было.
И… я больше не могла удерживать себя на месте. Слишком тяжело было выносить этот взгляд, который будто бы экзаменовал меня. Прощупывал. Проверял на прочность. И всё ради того, чтобы найти путь, которым он, Гриша, сможет пройти.
— Чего ты хочешь? — я подхватилась и отошла в другой угол, обхватив себя руками.
Оборотень тоже встал, мягко, как крадется дикое животное в темноте чащобы, приблизился и застыл за моей спиной, оставив между нами около метра. Я ощущала его за своей спиной как ощущаешь разожженный камин в холодной комнате, наполненной сквозняками.
— Ты обещала мне ужин, помнишь? — вполголоса спросил вожак.
— Помню. Но это не ответ на мой вопрос.
Он пошевелился и расстояние между нами сократилось вполовину.
— Хочу быть твоим мужчиной.
В этот момент я поняла…
…он полностью мой.
Я могу сделать с ним всё, что захочу. И он примет это. Потому что это буду я.
Звук звонка расколол затишье, уничтожив этот доверительный момент честности. На короткий миг мне показалось, будто мир замер, отступил, давая нам короткую передышку. Я позволила себе забыть обо всем, полностью погрузившись в чужие чувства. Но следовало вернуться к насущному, которым слишком опасно было пренебрегать.
Гриша нехотя сделал шаг в сторону, чтобы я могла вернуться в кухню, где оставила телефон.
Он молчал, но следил за мной так, что я
