Данница - Елена Лаевская
Мне объясняют, что девчонку зовут Ганка, что мается она вторую неделю, а болячка все не проходит.
Причина страданий — огромный панариций, гнойный нарыв около ногтя на большом пальце левой руки.
Что же, дренаж дело нехитрое.
Требую принести кувшин яблочного уксуса и стакан самогону. Не торопясь развожу огонь, под любопытными взглядами селян прокаливаю в пламени нож. Ганка сереет лицом и начинает тихо подвывать.
— Не бойся, милая, — уговариваю ее. — Сколько я таких как ты вылечил — не перечесть. Раз, и все кончится.
Приносят уксус и самогон.
Самогон я спаиваю Ганке, чтобы расслабилась и осмелела. Девчонка морщится, но отказаться не смеет. Щедро поливаю палец уксусом, крепко хватаю Ганку за руку и под дружный вздох окружающей меня толпы решительно делаю маленький надрез рядом с ногтем. Желтый гной брызгает во все стороны, Ганка вопит как молодой поросенок и пытается брыкаться.
Не обращая внимания на сопротивление, тщательно выдавливаю гной, лью на рану уксус, мажу надрез цинковой мазью и заматываю тряпицей.
— Три дня левой рукой ничего не делай. Даже в носу не ковыряй! — говорю очень строгим голосом. — Тряпица должна остаться такой же чистой, как сейчас.
Девчонка преданно смотрит на меня и утвердительно трясет головой.
Решительные действия располагают ко мне селян раз и навсегда.
Когда с поля возвращается запыленная, мокрая толпа рабочего люда, меня представляют старосте как непревзойденного знаменитого дохтура. Мастера на все руки.
Рядом стоит Ганка, гордая и сияющая, как начищенный котел.
Меня кормят сытным обедом из каши с маслом и молочного киселя. Хлеб на блюде нарезан толстыми щедрыми ломтями.
Вечером, при свете факелов, смазав руки подсолнечным маслом, растираю ревматические спины, вправляю вывихнутую руку и делаю одной из молодух травяной отвар для ее грудного сынишки — от желудочных колик.
В эту ночь сплю на настоящей, упоительно мягкой кровати, обливаясь потом под пуховой периной. Временное неудобство усугубляется тем, что под боком у меня сопит горячая, как печка, хромая вдова кузнеца.
Утром я получаю более чем щедрое вознаграждение в пять талленов и укладываю в заплечный мешок хлеб, сыр, яблоки и кусок сала. Отклоняю предложение остаться еще на несколько дней, а то и вовсе навсегда, проверяю рану на руке у девочки Ганки и пускаюсь в путь.
Уже у околицы меня догоняет дед Бор и вручает бутылку самогона, заткнутую скрученной бумажкой.
— А то остался бы еще на неделю. Вон, у старосты дочка вот-вот разродится.
Вот уж точно чего не хочу, так это принимать роды. Бью деда по плечу и ступаю на тропу.
Еще две ночевки в лесу, а послезавтра я выйду к городу Мерецу на перекрестке торговых дорог и присоединюсь к каравану, идущему на юг, к морю. Надеюсь, хозяин его окажется адекватным человеком. И здоровым тоже.
После обеда меня нагоняет мелкий грибной дождик. В жаркую погоду это даже приятно. Особенно, если у вас крепкие ботинки, которые не просят каши.
Вечером, расположившись на ночлег и сделав несколько больших глотков самогона, делаю то, чего делать категорически не стоит — предаюсь воспоминаниям.
Достаю с самого дна заплечного мешка три совершенно чуждых этому миру вещи: компас, стетоскоп и давно и безнадежно мертвый ай-фон. Последней модели. За который я отвалил огромные деньги. Смешно. В неверном свете огня он смотрится совершенно сюрреалистически.
Спросите, каким ветром занесло молодого врача-терапевта из Петербурга в такое странное место? Хотел бы я тоже это знать.
Отправился в одно прекрасное утро побродить по лесу, что люблю и часто практикую, сложив в спортивный рюкзак бутерброды, смену носков и стетоскоп с пачкой антибиотиков. Собирался после прогулки заехать к матери. Она уже неделю кашляла нехорошим утробным кашлем, и я опасался пневмонии. А вместо электрички вышел вон куда.
Оставив в невозможном далеке маму, девушку Светку с веселыми карими глазами и по-мальчишески вечно содранными коленками и лучшего друга Димона, с которым еще в школе учился.
Мих. Какой я к черту Мих.
— Ми-и-и-иша. Ми-и-и-ишка. Косолапый, — так называла меня Светка, шутливо бодая лбом в плечо. А я сдвигал тонкие лямки сарафана и целовал теплую, чуть тронутую загаром кожу.
А теперь я бродячий лекарь. Хорошо хоть, что не комедиант. И не плешивый медведь на ярмарке. И вместо рентгена у меня теперь деревянная полая трубка, вместо лекарств — травяные сборы, а вместо жизни — черт знает что.
К утру воспоминания, как и костер, покрываются спасительный слоем серого пепла.
Выхожу к широкой, относительно ровной колее. Не сразу замечаю вопиющее несоответствие сценарию путешествия. Дубль первый короткометражного фильма «Выхожу один я на дорогу» необратимо испорчен.
Поперек сухого глинистого пространства глубоко выдавлены буквы. Буквы медленно складываются в моей голове в слова.
«Выполни свое предназначение».
До меня не сразу доходит, что фраза написана по-русски.
Испуганно ухает вниз сердце.
Глава 2
Глава вторая
— Дорогой мой, на чем держится Мир?
— Мой дорогой, Мир держится на Трех Драконах.
Из разговора двух умных магов
Ивка
Ивка осторожно высунула нос из густо пахнущего псиной овчинного тулупа. Сквозь щели в обшивке фургона светило солнце. Данников рядом уже не было. Только лежали на полу аккуратно свернутые овечьи шкуры. Снаружи доносились хриплые голоса. Ивка вчера уморилась от впечатлений и уснула, как только перестала дрожать и согрелась. Купцы оказались хорошими людьми, не дали замерзнуть. От полотняного платья, пусть даже и с плотной нижней юбкой, и плаща толку в горах оказалось мало. Ивка и не предполагала, что на земле может быть так холодно. Мокро, сыро, зябко — да. Но так, чтобы зуб на зуб не попадал, пальцы посинели, а нос онемел — такого безобразия в Милограде не случалось никогда.
Ивка глубоко вздохнула и выбралась из-под тяжелой овчины. Первым делом, как и обещала Ма Онице, достала пачкающий руки
