Данница - Елена Лаевская
По стенкам мятого котелка поднимаются вверх пузырьки воздуха. Может, зря я в путешествие собрался? Сидел бы себе тихо в благодатной провинции Бурунак, где зимой так же тепло, как летом. Ходил бы из города в город, из поселка в поселок. Если у тебя нет лекарской лицензии, и ты не состоишь в гильдии врачей и цирюльников, постоянной практики ни за что не открыть. А в гильдию берут, только если ты получил диплом Университета медицины и философии.
Благодарю покорно, я уже свое отучился в другом месте по самое нехочу.
Но я не жалуюсь, моего заработка бродячего лекаря на жизнь хватает, хотя люди здесь крепкие и болеют мало. А чего бы им и не быть крепкими, если они всю жизнь на свежем воздухе, под дождем, снегом или палящим солнцем. Да еще и босиком большую часть времени.
Народ здесь незлобивый, к лекарям относится уважительно, хотя, конечно, родственники отдавшего концы больного могут и прирезать сгоряча. Тем более что травник я простой, не выпеваю заклинаний утробным голосом, руны, опять же, на песке не рисую. Несолидный из меня лекаришко. Но тут уж какой есть.
Так вот, мог бы сидеть и сидеть в Бурунаке. Но какое-то время назад взяла меня тоска. Крепко так. Основательно. За горло. Судите сами: возможности вернуться нет, цели в жизни нет, дорогие мне люди неизвестно где. Вот и решил пройти королевство из конца в конец. От теплого Сурмского моря до горного плато, где расположен город Милоград. Хоть какая, хоть маленькая цель на ближайшие год-два. Дорога — самое действенное лекарство от хандры. Это известно даже младенцам!
Путешествие мое началось крайне неудачно. Хозяин каравана, с которым я отправился в путь, через пару дней недомолвок и несуразного блеяния потребовал излечить его от мужской немочи. А когда я, скромно опустив глаза долу, сказал, что это невозможно, ссадил меня с повозки в чистом поле. Вот и иду пешком. Хорошо, хоть направление знаю.
Пока завариваются травы, открываю заплечный мешок, расстилаю на траве чистую тряпицу и выкладываю на нее мешочки с травами, сушеными ягодами и перетертыми в пыль минералами. Отдельно кладу маленький острый нож — вскрывать нарывы, березовую полую трубку с раструбом на конце — слушать легкие, толстую крепкую веревку — перетягивать конечности в случае кровотечения, свернутые полотняные лоскуты — бинты и огромные, страшного вида клещи — выдирать зубы. А также баночки с медом, цинковой мазью и собачьим жиром.
А мог бы еще с чистой совестью иметь при себе лягушачьи лапки, волосы с головы девственницы и ослиные какашки.
Складываю свои бесценные запасы обратно в мешок. Обжигаясь, пью травяной отвар, вспоминая, как пил раньше чай с четырьмя ложками сахара на чашку. Съедаю хлеб и сыр, что купил по дороге. Закидываю землей костер и отправляюсь в дорогу. Проезжий тракт, с которого я свернул вчера в лес, послушно стелется под ноги. Утреннее солнце светит, но не обжигает. Щебечут глупые птицы. Не бурчит в животе от голода. В общем, пока жить можно.
Останавливаюсь один раз: оборвать ягоды с дикой черноплодки. Они хорошо помогают от давления.
Когда солнце поднимается в зенит, выхожу к большому поселку. Завязываю на шее особую косынку: синее с белым. Знак лекаря.
Поселок, по всему видно, не из бедных. Солидные бревенчатые срубы, покрытые свежей дранкой крыши. Забор вокруг — досочка к досочке. Нигде не покосился, не упал. Кулачье, одним словом.
За околицей возятся в земле несколько замурзанных ребятишек. Увидев меня, они сначала долго и с любопытством глазеют на мою косынку и заплечный мешок, а потом срываются с места и бегут по улице с криком: «Лекарь идет! Лекарь идет!»
Днем все взрослое работоспособное население в поле. На меня выходит взглянуть не так много народа. Несколько старух с черными от загара морщинистыми лицами. Сильно беременные молодухи в белых чепцах. Матери с грудными младенцами и старик сторож с дубинкой в руках.
Действую по давно опробованному плану. Прихожу на центральную площадь у колодца, расстилаю циновку, раскладываю на ней мешочки, склянки. Долго верчу в руках страшные клещи. Потом сажусь рядом и начинаю ждать.
Через некоторое время кто-нибудь из облеченных доверием сельчан подойдет поближе, и мы начнем неспешный разговор о видах на урожай, налогах и свежих предсказаниях великих магов.
Я говорю с сильным чужеземным акцентом, смешно коверкая слова, благодаря чему меня окружает ореол таинственности, присущий каждому иноземцу (не замечали, что заморскому врачевателю всегда доверяют больше, чем доморощенному?).
В этот раз персоной, облеченной доверием, оказывается старик сторож.
Он перехватывает поудобнее дубинку и осторожно приближается. Улыбаюсь ему как можно приветливее. Старик доволен. В качестве знака дружбы и уважения протягивает мне кувшин с холодной водой, усаживается рядом и начинает беседу.
— Как зовут тебя, Данник?
— Михом, добрый человек. А тебя?
— Вот уже лет семьдесят кличут Бором. Издалека ли идешь, Мих?
— Из самого Бурунака.
— Эко, как тебя занесло. Врачуешь понемногу?
— Врачую, добрый человек.
— И хороший ты лекарь?
— Пока никто не жаловался.
— Дорого берешь, Мих?
— Что от щедрот дадите. И кров с ужином. Тем и рад буду. Авось, не обидите. Живете богато, я вижу.
— Не сглазить бы. А вообще, не жалуемся.
— Проблемы у кого со здоровьишком?
— Подожди-ка.
Старик, оглаживая бороду, отходит в сторону, где его окружает женская часть поселка. Они что-то долго обсуждают, размахивая руками и поправляя чепцы. Потом старик возвращается ко мне.
— Есть у нас хворая девка, Мих. Только не знаем, сможешь ли помочь. У нас лекарством старуха-травница Эвина занималась, да померла недавно, не к вечеру будь помянуто.
— Так приводите девку, посмотрю.
Из большого дома с синими наличниками и игривого вида петухом-флюгером на крыше выводят испуганную девчонку лет пятнадцати-шестнадцати
