Дом грозы - Ксюша Левина
Как же это было быстро. Но как же рискованно. Если бы они могли поехать с Омалой, то Энграм уже давно получил бы лекарство, если, конечно, дожил бы до этого момента. Но дожил бы он до их возвращения двое суток? Ходит ли этот лайнер каждый день? Нет, кажется, нет. Она же точно смотрела расписание, как же там было? Нимея от нечего делать стала считать дни, потом представила свой путь с Омалой, возвращение домой к мертвому Энграму.
Нет.
Он бы не выдержал. А теперь Нимея все успеет.
Наконец появляется трап, и нетерпеливый народ толпится у выхода, расталкивая всех локтями.
– Девушка, да куда вы торопитесь?! – опять ворчит та самая старуха.
Нимея сжимает пузырек покрепче. Двенадцать часов она с него глаз не спускала. Когда под ногами оказывается твердая почва, от облегчения кружится голова, а потом страх сковывает горло. Чем ближе к дому Хардинов, тем страшнее.
Мертвый Энграм – это не то, что хочет увидеть Нимея. Она помнит взгляд Фандера, когда в тумане появился призрак его брата. Нимея тоже его видела.
Бледная кожа, черные губы и дьявольски красивая улыбка. Картинка никак не выходит из головы. Только Нимея видела и мертвую Омалу, что вызывало приступы паники, будто эта богатая аристократка – единственная мать, которая у Нимеи осталась.
Порт Небиолло шумно живет своей жизнью, заставляет топтаться на месте, потому что от вида суеты голова идет кругом и не до конца ясно, куда теперь идти. Нимея не задумывалась о том, что, прежде чем попасть в Траминер, сперва придется добраться до Бовале. До столицы часа четыре поездом или три на машине.
Нимея жмурится, часто дышит и думает, куда идти дальше, чувствуя себя как никогда нерешительной, каждый шаг может стать ошибкой.
– Нимея? – Она открывает глаза и пару раз моргает.
Рядом с ней выгружают из лайнера багаж, а в десятке метров справа таскают какие-то тюки, и в кассу стоит длиннющая очередь, так что кажется, что никто ее на самом деле не звал, это просто обман слуха из-за гомона, стоящего в порту. Прямо перед ней стоит полненькая улыбчивая женщина, та самая, что торгует выпечкой на рынке в Бовале и дала Нимее пирожки бесплатно.
– Мару, – вместо приветствия кивает ей Нимея.
– Ты в Бовале? А я тут сестру провожала…
– Замечательно. Очень хорошо, – тараторит Нимея, пряча пузырек из Источника веры в карман. – Мне да, в Бовале, подвезешь?
Три часа – это очень много, даже слишком, особенно если с каждой минутой нервное напряжение нарастает. А может, стать волчицей и бежать на своих четырех? Но машина все равно быстрее.
Булочница Мару что-то рассказывает про новые порядки на рынке, про какую-то стройку и упавшее на дом дерево.
– Ох, а слышала ты про дом Хардинов? – спрашивает Мару, уже усевшись за руль.
Сердце Нимеи замирает, повиснув на жалком тоненьком волоске, и начинает угрожающе раскачиваться. В груди будто образовывается воронка, засасывающая в себя остатки надежды, тепло тянется к вискам и бьет в глаза подступившими слезами.
– Что? – Она на автомате захлопывает дверь и хватается похолодевшими пальцами за обивку сиденья.
– Ты же помнишь Омалу Хардин? Хорошая такая женщина, умерла вчера. – Мару трогается с места, поглядывая по сторонам. Она, кажется, готова сплетничать всю дорогу.
– Что произошло? – тем же тоном уточняет Нимея.
– Да кто ж знает, мы утром в Небиолло собирались, и к нам Мейв, их экономка, зашла. Бледненькая такая. У них же сын еще болеет.
– Да. – Нимея скатывается по сиденью вниз. Ей хочется, чтобы сказанное Мару было неправдой. Могла она перепутать? Или это просто глупая сплетня. Или, того хуже, идиотская шутка злобной Мейв.
Ее словно парализовало: Нимея не чувствует ни одну мышцу, растекается по кожаному креслу, жмурится и как будто плачет.
Мне нужно будет рассказать это Фандеру… Как же я ему расскажу…
За закрытыми веками она видит его, Фандера, образ слишком хорошо отпечатался на сетчатке. Его полное печали и смирения лицо. Как будто никто во всем мире не раскаялся в своих деяниях так, как он. Никто не стал своими силами настолько могущественным, просто раскрыв душу. Она так им гордится, так верит в его исправление. Ей плевать, маг земли он или времени. Он просто самый сильный человек из всех, кого она знает.
И Фандер уже где-то в пути, парни обещали, что поторопятся и даже что-то придумают, чтобы доставить его побыстрее.
Нимея снова достает из кармана пузырек как талисман удачи, смотрит на него, сжимает в руке и стискивает покрепче зубы.
Когда машина останавливается в центре Бовале, Нимея вылетает из нее, даже не попрощавшись с пекаршей, и мчит через строительные траншеи, вырытые прямо на площади перед мэрией, в сторону улицы Авильо.
Дом Хардинов один из самых великолепных на ней. Белоснежные ворота, ведущие в личный парк, старые высохшие фонтаны, высокие окна.
– Омала, – шепчет Нимея, даже забыв про Энграма.
Скорее всего, он жив, если Мару не сказала обратного. Это Омала мертва. Даже звучит смешно, хоть сто раз повтори.
– Девушка, осторожнее! – Толпа, курсирующая по некогда самой тихой улице, толкает ее.
Приходится крепче сжимать заветный пузырек, пальцы уже онемели за столько часов. Ворота и двери знакомого дома легко поддаются, а вот холл пересечь не получается, потому что в двери, ведущей к чайной комнате, где Омала часами сидела, мелькает край черного платья.
– Омала? – Только она носит такие платья. – Омала, я вернулась! – Голос звучит неестественно радостно, а щеки заливают слезы. – Омала, я все сделала…
Тут кто-то берет Ноку за плечи, чья-то ладонь хватает ладонь Нимеи.
– Деточка, – тихо шелестит в ухо Мейв, как настоящий вестник смерти. Она всегда была пугающей, а теперь кажется абсолютно жуткой.
Но у нее красные глаза и дрожат губы, значит, они на одной стороне.
– Деточка, тише, гости…
– Какие, к чертям, гости?! – Нимею колотит, она не хочет ничего слышать, но вглядывается сквозь пелену слез в чайную комнату, куда так и не вошла, только видит тех самых гостей.
Почтенные леди в черных платьях, таких же, как у Омалы, как если бы они уже успели разграбить ее гардероб.
Все в трауре, кроме Нимеи, которой Брайт одолжила футболку с огромным ярким логотипом рок-группы и рваные голубые брюки из тонкого, потертого денима. Кажется, это одна из причин, по которой все леди смотрят на Нимею как на чужую. Кстати, это те же женщины, которые пару недель назад сбывали через нее свои драгоценности.
К черту их. Всех.
Они сидят перед черным погребальным столом, наспех сооруженным из обеденного, и смотрят, как в цветах возлежит тело, черт бы ее побрал, Омалы Хардин.
– Какого хрена ты решила умереть, слабачка? – шепчет Нимея, делая шаг к столу. Леди перешептываются, до глубины души оскорбленные словами Нимеи.
Один шаг, другой, это не так уж и сложно. Нимею охватывает злость, жгучая, как самый крепкий алкоголь.
– Ты не могла подождать день? Когда она умерла? – У Мейв дрожат губы сильнее прежнего, она становится совсем растерянной, будто лично виновна в том, что отпустила Омалу на тот свет.
– Вчера вечером…
– Серьезно, Омала? – Слезы заливают шею, футболка промокает. – Серьезно?
Нимее кажется, что она никогда в жизни не плакала, что никогда еще ей не было так нестерпимо и катастрофически больно от того, что она просто куда-то не успела.
Она вспоминает расписание лайнеров и пытается понять, смогла бы сесть на предыдущий или нет? Если бы не ночевала в мотеле и рискнула попасться еще парочке бандитов? Или быстрее лечилась после стычек? Как насчет той ночи в квартире Лю? Так ли
