Гимназистка. Под тенью белой лисы (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна

Сейчас он всячески пытался меня уговорить не торопиться и не рубить с плеча, а дождаться его решения. Конец нашему торгу положил приход Ани. Охрана её не хотела пропускать, но после знака Михаила расступилась, не сводя, впрочем, с девушки пристального взгляда. Ещё бы: за прокол с Соколовым, которому летать не перелетать в заключении, с них наверняка строго спросили, и головы вполне могли полететь не только фигурально.

— А это как раз Анна Филипповна, — медовым голосом пропела я. — Замечательная девушка, которая будет представлять наш клан.

— Да? — недоверчиво уточнил Львов.

— Я же говорила: умница, красавица и будущий целитель. Не буду же я подсовывать вам, своему другу, абы что. Вы присмотритесь внимательнее, Ваше Императорское Высочество, а то ведь недруги будут не столь добры: подсунут дефектную девицу, вторую Соболеву, прости господи, если не поторопитесь.

Наверное, Львов вспомнил Софью Данииловну, потому что внезапно его передёрнуло и он еле слышно выдохнул: «Не дай боги!» Действительно, только от одной занудной барышни с таким трудом отделался, а тут намекают, что могут оставить без выбора и устроят помолвку со второй.

— Сами посудите, Ваше Императорское Высочество: для вас это идеальный выбор. Даже без учёта личных данных, через неё никакому клану не удастся пропихивать свои интересы.

— Кроме вашего, — с явной усмешкой уточнил Львов.

Но смотрел он уже не на меня, на Аню. Пристально так смотрел. Сразу видно: заинтересовался. Та аж засмущалась от столь явного внимания и сдвинулась за отца, прикрывшись им, как щитом. Зря это она: товар надо показывать лицом. А может, и не зря: Львов так вытянул шею в попытках её разглядеть получше, что я засомневалась, не было ли у него в предках Жирафовых…

— Кроме моего, — согласилась я. — Но мы столь мелкие и незначительные, что с нами можно не считаться, не так ли? Разумеется, после того как мы отдадим оговорённый предмет.

Львов опять перевёл внимание на меня и неожиданно поинтересовался:

— А если девушка не захочет становиться моей избранницей? Вы же понимаете, Елизавета Дмитриевна, такое тоже может случиться.

— Неволить не буду, если Анна Филипповна найдёт кого-нибудь лучше вас, отдам артефакт безо всяких условий. Разумеется, если обвинения с поручика Хомякова будут сняты, — решила я.

В самом деле, может, пообщается Аня с этим типом и он перестанет быть в её глазах этаким романтическим героем? И что тогда? Принуждать её всё равно выйти, лишь бы мы со Львовым не нарушили договорённости?

— Я подумаю, — небрежно бросил цесаревич и развеял полог, давая понять, что разговор пока продолжать не готов.

А потом мягкой расслабленной походкой направился к Тимофеевым делать вид, что он охотник, а не добыча. Впрочем, меня такое развитие событий устраивало. Аня мило краснела от комплиментов, делаясь необычайно хорошенькой, а Львов явно склонялся к тому, что ради фамильного артефакта можно немного пострадать, женившись по моей указке.

Когда Львов вызвался проводить Аню на занятия и они покинули лабораторию в сопровождении охранников, я вынуждена была признать:

— Похоже, Филипп Георгиевич, Анна Филипповна становится фаворитом в забеге за хвост цесаревича.

Он явственно поморщился и ответил:

— Ну и жаргон у вас, Елизавета Дмитриевна. Анна ни за кем бегать не будет.

— Я про клановый забег, — пояснила я. — Наверняка же сейчас все стропалят своих протеже. Но мы в приоритете: у нас есть нечто, от владения чем Львовы не откажутся.

А я не откажусь наконец от него отделаться и полностью порвать связь с Тёмным богом. Что-то мне подсказывает, что она не столь безвредна, как кажется. Наверняка есть способы противостоять, которыми правящее семейство делиться с соперниками не будет.

— Займёмся делом? — предложила я. — До того, как нам помешали, вы собирались использовать артефакт для тестирования и обещали пояснять, что он делает.

— Поручика-то удастся вытащить? — неожиданно спросил Тимофеев.

— Конечно, — ответила я.

— Мне бы вашу уверенность, Елизавета Дмитриевна.

— Самой мало, Филипп Георгиевич, — отшутилась я. — Но знаете, Львов, конечно, пока согласия не дал, но только вслух. Цена вопроса там такая, что попроси я все акции железных дорог — и то пошли бы навстречу.

— Все не получилось бы, — ответил Тимофеев. — У Львовых не такой большой процент. Даже интересно, что у вас такого есть для торговли, что позволяет так уверенно говорить.

Разумеется, я ему не ответила, и мы занялись наконец тем, чем собирались до прихода Свиньиной-Морской. Конечно, с курсами она совершенно права и мне нежелательно их пропускать, но что-то мне подсказывало, что и в следующий раз не удастся там побывать. Но к тем, кто платит, относятся куда снисходительнее, чем к тем, кому платят, поэтому своими рабочими обязанностями манкировать я никак не могла, пусть внутри постоянно занозой сидело беспокойство о Николае.

Тимофеев в процессе комментировал, что именно он делал, пусть и не всегда понятными словами. Но непонятное всегда можно было переспросить, а иной раз — догадаться по контексту. Работали мы с коротким перерывом на обед, на который сходили в университетскую столовую, до самого вечера более никем не прерываемые. Правда, я порывалась сбегать узнать, как там Ли Си Цын, но Тимофеев не позволил, отправил университетского курьера, который вернулся с запиской: «Всё в порядке. В себя пришёл. Бушует, но я справлюсь. Ваш приход не требуется».

Бушевал он не просто так, а по вполне понятной причине, которая выяснилось, как только я вернулась домой. Оказалось, у нас появилась палата для пациентов, целиком обставленная за счёт первого, который решил, что наше гостеприимство ему жизненно необходимо, но спать в чужой постели он не согласен. Из формы лисы он вышел и сейчас с удобством расположился на широченной кровати, почитывая газеты, коих на прикроватной тумбочке была изрядная пачка, и попивая чай с лимоном. Борис Павлович, разом сбросивший пару десятков килограмм, казался подобием шарпея: весь в складках растянувшейся кожи. Был он бледноват, но тем не менее выглядел довольным и даже нашёл в себе силы меня поприветствовать улыбкой и сказать:

— Правы вы оказались, Елизавета Дмитриевна, понадобился мне целитель.

— Зачем вы так со второй лисой, Борис Павлович? — попеняла я. — Вам разделить зверей надо было, а не убивать. Возможно, для вас тогда всё прошло бы куда легче.

Он поморщился.

— Не говорите о том, о чём не понимаете, Елизавета Дмитриевна. Слишком много лет прошло, чтобы их можно было безболезненно разъединить. Они постоянно грызлись, будучи объединены, а это сильно ухудшало состояние обеих. Собственно, ко вчерашнему дню оно уже было критичным. Попытайся я их разъединить, скорее всего, остался бы совсем без зверя.

— А так только потеряли второй хвост, — вздохнула я. — Но ей же было очень больно…

— Мне тоже, Елизавета Дмитриевна, — сурово ответил он. — Но другого выхода не было, уж поверьте. И потом, оставлять дарованное Тёмным богом не самая лучшая затея, всегда выйдет боком.

— А Велес, Борис Павлович? Неужели нельзя было его попросить о помощи?

— Что Велес? Он, знаете ли, не ко всем снисходит, а потерять его расположение проще простого, — уже с некоторым раздражением ответил Ли Си Цын.

— Пациенту требуется покой, Елизавета Дмитриевна, — укоризненно сказал Владимир Викентьевич. — Покой и никаких волнений.

— То-то вы так протестовали, когда я потребовал дать мне каталог мебели, — проворчал ЛИ Си Цын. — До скандала дело довели.

— Это совсем другое дело. Не стоит потакать капризам пациента. Мы бы прекрасно обошлись своими силами, — воинственно бросил Владимир Викентьевич.

— А я — нет, — отрезал Ли Си Цын. — Спать на том убожестве — увольте. Будем считать это моим гонораром за услуги, если уж деньги вы отказываетесь принимать, Владимир Викентьевич.

Воздух между ними наэлектризовался и дрожал, сотрясаемый силой эмоций, которые наверняка бушевали уже с самого пробуждение неудобного пациента. И сейчас они бы продолжили ругаться, если бы в комнату не вплыла женщина средних лет в белейшем переднике и косынке на голове. Перед собой она толкала тележку, заставленную блюдами. Прилично так заставленную, словно Ли Си Цын собирался кормить не только себя, но и обоих зверей: оставшегося и почившего.