Подъем, спящая красавица! (СИ) - Анастасия Разумовская
— Ага. Я вот прям старый добрый Волк. Весь такой жалостливый: пожалею, а потом догоню и снова пожалею.
— Ты лжёшь, — заметила лже-Осень.
Эй рассмеялся, оседлал камень, задрал подбородок и презрительно посмотрел на исчадие тьмы. Где-то там внизу, в ночной тьме, спал Старый город. И в чердачной каморке настоящая Осень тихо сопела, обхватив подушку руками и ногами. Но об этом лучше не думать.
— Есть конкретика — говори. Нет — проваливай.
Прозвучало дерзко и нахально, но лучше так, чем умолять или оправдываться.
— Девочка. Ты её бережёшь.
Ему захотелось взвиться и впиться клыками в лживый образ на скале. Но Дезирэ лишь скривил губы и фыркнул:
— Чушь. И ты это знаешь. Во-первых, она — мой маяк. Во-вторых, чистая душа.
И зевнул широко и откровенно.
— Ты ей служишь. Ты её щадишь.
— Да? — он вскинул бровь. — Положим. И что?
— Она останется твоим маяком, даже если ты заточишь её в сырое подземелье с пауками. Вовсе незачем было создавать для неё кровать и таскать книги из Первомира. А чистая душа… Она спасла Волка бездны. Встала на сторону зла.
Было жутко и странно видеть это застывшее выражение и мёртвые глаза на почти родном лице. Дезирэ внезапно почувствовал, что замёрз. Но Псы бездны не мёрзнут. Нигде, кроме самой бездны. Тьма приближалась, готовая его поглотить.
Осень соскользнула со скалы и поплыла к нему. Эй с трудом удержался от желания отпрянуть и броситься бежать. Понимал: бесполезно. Лишь порадовался про себя, что в человеческом теле не способен прижать уши к голове и поджать хвост, выдавая панический страх. Выдохнув, расставил ноги пошире, засунул руки в карманы штанов. Пожал плечами:
— Развлекаюсь, как могу. В чём проблема? Мне не нужно, чтобы мой маяк сдох от тоски или ужаса.
— Заключи её в зазеркалье.
Дезирэ сделал вид, что задумался. Лже-Осень коснулась его щеки ледяной рукой:
— Тьма недовольна, Жак. Тьма чувствует предательство. Вспомни свою клятву. Докажи, что бездна ошибается.
— Как? Заточить маяк в подвал с крысами?
— Нет. Просто возьми её. Не отказывай девушке. Ведь она уже взрослая. Больше нет твоей клятвы. Сделай это, верни в сердце тьму.
— Она — мой маяк, — прорычал Дезирэ, оскалившись и снова став волком. Наполовину.
— Она останется живой: в зазеркалье смерти нет. Я сказал, а ты услышал, малютка-Жак. Будь хорошим волчонком, верни в душу тьму. Слишком там посветлело.
Волк встряхнулся и снова стал парнем, наклонил голову набок и улыбнулся весело:
— А если нет?
— Тьма поглотит тебя. И тогда Псом бездны для этого мира стану я. Можешь и отказаться. Я давно не губил миров, а этот — ничем не хуже прочих.
Призрак коснулся мёртвыми губами его щеки и испарился. Дезирэ оглянулся и посмотрел на обглоданную ночью луну. Ему было плевать на мир. Погибнет так погибнет. Плевать, что будет с этими людишками, но… Осень. Она ведь останется среди них.
И вдруг расслышал тихое, словно дуновение ветра: «Зачем тебе всё это было нужно, Дезирэ?»
Глава 24
Обещания и надежды
Море оказалось бесконечно тёплым, сияющим, добрым, как любимый пёс. Оно лизало подошвы ног, ласкалось и играло с нами. А вот те, кто жил на его берегу, добрыми не были. В Марсель нас не пустили, заявив, что бродяг, крадущих детей, не потерпят.
Нас было не так уж много, тех, которые дошли. И с каждым днём становилось всё меньше. Видя, что море не расступается, ребята разочаровывались. Те, кто прошёл с нами так много, молча разворачивались и уходили куда глаза глядят. Этьен бледнел и мрачнел, забирался высоко в прибрежные скалы и там молился или играл на дудочке. Но с каждым днём молитвы его становились короче, а вскоре я слышала почти весь день лишь грустную мелодию свирели.
Выздоровевший Жак злился, задирал всех вокруг, ходил, сунув кулаки в карманы штанов и стал совершенно невыносимым. Лучше бы помер в горах, честное слово. А Кармен наоборот ожила и снова её загорелая кожа зазолотилась. Подруга танцевала по кабакам и расцветала с каждым новым кавалером. Очень быстро её юбка стала красочной и нарядной, в волосах становилось всё больше разноцветных ленточек, а на шее — бус.
— Кэт, зря ты сохнешь по нему, — смеялась она надо мной. — Зачем тебе этот скучный сухарь, если в мире столько весёлых и добрых парней?
А я просто ждала. Когда Этьен поймёт, что всё закончено. Когда перестанет смотреть в небо и посмотрит на меня. Пречистая Дева, конечно, добра и прекрасна, но она — где-то там, а я — рядом, тут. Ведь лучше же тот, кто тут, чем тот, кто там, разве нет?
Я бродила по дюнам, и море облизывало мои босые ноги. Жалоба дудочки разрывала сердце. Если бы я была Богом, давно бы послала ему своих ангелов. Но Бог молчал.
Вечером, когда мрачный Этьен сел к нашему костру, а Жак протянул ему рыбу, запечённую в углях, Кармен вдруг не выдержала:
— Ну и как? Оно стоило того, пастушок? Вот этот весь поход, и смерти… Где твоё чудо? И ангелы, и…
— Заткнись, — прошипела я, а Жак швырнул к неё галькой.
Кармен схватила мальчишку, встряхнула. Я тоже вскочила и вырвала ребёнка из её рук.
— Перестань! — зашептала горячо. — Этьен не виноват, что Бог молчит. Этьен-то не молчит, это не он виноват.
— Было весело, — хмыкнул Жак.
Мне захотелось как следует врезать ему. Давно ли умирал? Мы говорили шёпотом, потому что Эллен уже уснула.
— Кармен права, — вдруг устало заметил Этьен.
Он сидел, положив подбородок на колени и обхватив их руками. В травяных глазах мерцали отсветы углей. И от всей его фигуры веяло таким отчаянием, такой сломленностью, что мне стало не по себе.
— Ничего не права!
— Все эти смерти на мне. Я один во всём виноват.
— Не ты, а Бог. Ведь ты лишь исполнял Его веление и…
— С чего я вообще взял, что со мной говорил Он? Если бы это было от Него, то море расступилось бы.
Этьен говорил совсем тихо, но мне казалось, что с каждым его словом падают горы и мир рушится. Я бросилась к другу, схватила за плечи:
— Не смей! Не надо! Ты ни в чём не виноват…
— Это дура Кармен так сказала, — вмешался и Жак, ковыряя пальцами ноги песок. — И вообще, зачем ты взял всех этих девок с собой? Это всё из-за них…
Я обернулась, размахнулась, чтобы влепить наглому мальчишке
