Дом на Уотч-Хилл - Карен Мари Монинг
«Благословение», — думала я в итоге в осоловелых, притуплённых часах рассвета, когда уже выплакалась досуха. Я знала об ужасах, которые будущее уготовило для неё, для нас обеих, если бы она продолжила жить.
И всё же есть благословения, которые свежевали до самой кости.
«Ты обязана пообещать мне, — начала настаивать мама в последние месяцы, — что ты не будешь оплакивать меня, когда я умру. Ты уже заплатила слишком высокую цену. Живи, моя дорогая Зо. Живи. Хоть раз в жизни побудь безответственной. Оформи банкротство и хватайся за любую возможность, которая тебе подвернётся. Найди мужа, роди детей. Ты будешь такой изумительной матерью!»
Мама отчаянно хотела до смерти подержать на руках внука или внучку, ярко представляла это себе. Она ясно дала понять, что ничуть не возражает, если я рожу ребёнка без мужа на горизонте. Мы жили бы одни, три поколения женщин Грей. До того, как она так сильно заболела, я часто думала, что однажды так и сделаю. Я любила нашу жизнь. Куда бы мы ни приехали, в каком бы городе ни основались, мы всегда находили клочок земли, разбивали сад, подыскивали какую-то работу. Я любила нашу с ней связь, её оптимистичный взгляд на мир, какими бы тяжёлыми ни были обстоятельства, и мне не терпелось стать матерью. Я представляла, что радость от появления моего ребёнка на свет может затмить все другие радости, и я бы что угодно сделала ради своей дочери или сына, заплатила бы любую цену, чтобы видеть, как она или он вырастают сильными и процветают, любя и будучи любимыми. И тяга разделить этот опыт с моей матерью ощущалась практически неудержимой в моей крови.
Но Джоанна Грей, тихая и благодарная за множество даров в жизни, преследуемая и гонимая, но всё же оживлённая и добрая, хрупкая телом, но грозная по воле, никогда не возьмёт на руки внука или внучку. Я не смогла исполнить это желание и бесчисленное множество других. Я не смогла спасти её. Я не смогла выполнить долг преданности и быть возле неё, держать её за руку, заверять в том, как глубоко она любима, и что она лучшая из матерей, чтобы последние слова, которые она услышит на этой земле, согрели её сердце и успокоили её душу. Я не смогла нежно отпустить её в вечный сон.
Я тряхнула головой, отгородилась от этих мыслей. Я знала, что они слишком скоро вернутся вместе с терновым скоплением других, с которыми я не могла справиться, так что я оттолкнулась от края ванны и посмотрела на своё отражение в зеркале. На меня смотрели блестящие янтарные глаза, и я знала их резкость, дикость, голод. Так близко к нужде, как я когда-либо подбиралась. Я в юном возрасте научилась ни в чём не нуждаться; так легче, когда твоя жизнь вечно оставалась позади, в свете задних фар поспешно упакованной машины.
Я приняла импульсивное решение побаловать себя ужином в Криолло — ещё одно доказательство моих нестабильных эмоций. Я должна была экономить каждый цент, что у меня имелся, но слово «должна» уже не имело того же веса, что и прежде. Гораздо легче идти на риск, когда ты единственная, кто может пострадать от этого, и кто несколько недель будет жить на консервированном тунце и крекерах, чтобы оправиться от неоправданных трат.
Я приняла душ, сделала укладку и макияж, затем надела одно из двух новых платьев, купленных на распродаже. У меня имелось две пары джинсов, пять кофточек, семь пар трусиков и два лифчика, белый и чёрный. Я могла путешествовать, неся все свои пожитки в руках. Странное ощущение. Ни семьи, ни дома, вещей по минимуму. Я просто не могла осмыслить мир, в котором нет моей матери. Я чувствовала себя невидимой. Я жаждала быть увиденной. Испытать прикосновения. Чтобы меня заставили почувствовать себя живой на контрасте с тем, какой мёртвой я ощущала себя внутри.
На шею я надела янтарную подвеску, которую носила в день пожара, добавила такие же серёжки, надела сандалии, схватила сумочку и пошла вниз, в ресторан отеля, где я буду есть крабовые котлетки и раков, может, попробую легендарный хлебный пудинг Криолло, выпью и найду в меню что-то роскошно шоколадное.
Я не смогла пообещать маме, что буду безответственной. Я так долго заботилась о нас обеих, что уже не умела быть иной. Я также не могла уговорить себя по-лисьему отделаться от долгов и оформить банкротство, ну, потому что я не лиса. Пока что. Возможно, после нескольких лет тягот я отращу лисьи усики (а также нахальство) и ускользну от этого любым возможным способом.
Не горевать по ней? Невозможно.
Но я могла выполнить самую важную часть того, о чём она меня просила. То, что, как я чувствовала сердцем, было самым важным для неё, если она где-то задержалась и невидимо наблюдала за мной.
«Живи, моя дорогая Зо. Живи».
***
Позднее я вспомню, что когда вошла в Криолло тем вечером, я почувствовала себя странно, словно приехала на бал дебютанток и по какой-то необъяснимой причине была бриллиантом этого сезона. Я также узнаю, чем это было вызвано.
Пока хостес провожала меня к столику, за мной наблюдали взгляды, и я испытывала удовлетворение от того, что многие из наблюдавших за мной мужчин относились к тому типу, который я считала привлекательным.
У меня никогда не было времени ходить на свидания. Потеря моей девственности была кошмарным, неловким опытом, о котором я предпочитала не думать, но это не отбило мне желание пробовать вновь. Скорее, это отточило мой процесс отбора. Больше никаких мальчиков. Мне даже тогда нравились мужчины. У меня больше ни разу не было плохого секса. В тот момент я решила, что в будущем буду сводить секс исключительно к себе и к тому, что хочу я.
У меня не было времени на отношения, но бывали вечера, когда я нуждалась в чём-то для себя, в чём-то, что было лишь моим и сводилось ко мне, и я
