К. Уилсон - Пурпурные крылья

Для меня это был не просто секс, Таня.

Она взглянула на Алека, зная наверняка, что он разговаривает с ней мысленно.

Это был намного, намного больше, чем секс.

Его губы не двигались.

Такого никогда не случалось прежде. Было ли это результатом его укуса?

Всякий раз, когда я кусаю тебя, наша связь становится сильнее, до…

Таня закончила за него:

— …до тех пор, пока мы не станем едины?

— Тебя это пугает? — спросил он, потершись носом о ее ухо.

От этой восхитительной ласки, она неосознанно поджала пальцы на ногах.

— Нет, просто это… это уму непостижимо быть связанной с кем-то подобным образом. А что произойдет с нашей связью, если ты сделаешь меня вампиром?

— Мы смогли бы ментально общаться друг с другом.

— Это поразительно. Я смогла бы разговаривать с тобой втайне от других. — Сказав это, она устремила на него взгляд. На его лице сияла счастливая, с легкой ленцой, улыбка. Он улыбался открыто, демонстрируя свои слегка выступающие клыки, а еще она заметила следы усталости на его лице.

— Ты выглядишь изнуренным, тебе нужно поспать.

— Скорее, замученный экстазом.

— Это так вампиры переживают приятное чувство расслабленности и удовлетворенности?

Алек изогнул губы в усмешке, и вдруг, внезапно на его лице застыло беспокойство.

— Я не причинил тебе боль?

— Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь сделать мне больно.

— Ты не чувствуешь слабости?

— Нет, я чувствую себя замечательно, полной сил. — Она убрала с его лба непокорный вихор и попыталась разгладить нахмуренный лоб.

— Перестань тревожиться. Я практически вижу, как воз и маленькая тележка тревог ворочаются в твоей голове.

— Воз и маленькая тележка тревог?

— Так говорила моя бабушка.

— Твоя бабушка — южанка? — Он перевел взгляд на ее сосок, от которого накануне кормился. Он выглядел нетронутым, не считая микроскопических следов крови, которые Алек разглядел. Он с любовью разглядывал ее сосок, а затем ринулся его облизывать. Она издала приглушенный вздох, который эхом отозвался в Алеке. Результат не замедлил сказаться, он почувствовал, как затвердел внутри нее.

— А у твоей бабушки не было каких-нибудь любимых выражений? — спросила она.

— Не болтай о старцах или мертвецах, когда собираешься заняться любовью.

— Она бы никогда не сказала такого, — Таня рассмеялась тем легким заразительным смехом, который беспрепятственно льется откуда-то из самых глубин и невольно заражает других.

— Я уже говорил тебе, что ты — ужасная язва?

— Нет. — На удивление от ее язвительности не осталось и следа. Его любовь поглотила ее, сломала ее защитные барьеры, не оставив от них камня на камне, и связала ее с ним, вместо того, чтобы оставить в сердце саднящую боль и чувство опустошенности, которые и вызывали ее язвительность по отношению к мужчинам.

Алек улыбнулся и вновь вошел в нее. Он задавал ритм неспешно, сопровождая толчки круговыми движениями бедер. Ощутив, как сжимается ее бархатистая влажная гладкость вокруг него, Таня не смогла удержать стона. Он наклонил голову, его волосы, слегка задевая, дразнили ее соски.

— Ты должна увидеть, что вижу я.

Она посмотрела вниз, на их соединенные тела, загипнотизированная движением его бедер, погружающихся в нее. Его движения были нарочито размеренными. Каждый толчок вырывал из ее груди стон наслаждения. Она должна закрыть глаза, погрузиться с головой в омут желаний.

— Открой глаза ради меня.

С трудом дыша, она открыла их.

— Я хочу смотреть в твои глаза, всякий раз, когда погружаюсь в тебя.

Он бросал ей вызов. Она приняла вызов, робея на первых порах. Для нее это было не просто, близость пугала ее. Должно быть он догадался об этом. Алек обхватил ее лицо руками и заставил посмотреть на него. Она увидела, как его зеленые глаза почти почернели от желания, ранимости, вожделения и чего-то еще, что она могла представить себе лишь в самых смелых ожиданиях.

Неожиданно, он запрокинул голову и начал пронзать ее все быстрей и быстрей. Переполнявшее ее возбуждение вырвалось на свободу, и она рассыпалась на мириады осколков, конвульсивно сжимаясь вокруг его напряженного естества. Вслед за ней, Алек издал стон и излил свое семя в ее влажное лоно. Перекатившись на бок, он обнял Таню за плечи и прижал спиной к своей груди.

После того, как необузданные страсти улеглись, она взглянула на него через плечо.

— Алек, ты спишь?

Он прижался лицом к впадинке между ее горлом и мягкой линией подбородка.

— Сейчас глубокая ночь, не забывай, — лениво протянул он.

— Я рождалась прежде мужчиной?

Этот вопрос насторожил его. Вкушая ее кровь, он смутно ощутил, как что-то пошло не так. Ее захлестнул безудержный шквал воспоминаний, сносящий все на своем пути. Он был уверен, что это были воспоминания из ее прошлых жизней. Теперь же, услышав ее вопрос, он лишь убедился, что был прав в своих предположениях. Теперь для них открылась еще большая близость, занятие любовью укрепило связующие их узы.

— Ты вспомнила?

— Это был лишь проблеск, мимолетное видение, но я вспомнила, что ты поцеловал меня в лоб.

— Мое любимое место.

— Ты поспешил сесть на поезд, а я махала тебе рукой, когда поезд отошел от станции. Я была одета в белое… в белый костюм. — Она всматривалась в вереницу потолочных светильников, словно ища там воспоминания. — Мои волосы были гладко зачесаны назад. У меня в руках была сигара. Моя кожа была оливково оттенка и… и я не плохо выглядела для парня. Все словно происходило во времена Великого Гэтсби [82].

— Ты не помнишь, где мы были?

— Я… Нет, не помню.

— Мы были в Испании, — произнес он мечтательным голосом.

— И я была мужчиной?

— Да, ты была мужчиной. И я… безумно тебя любил.

— Но ведь тебя привлекают женщины?

— Меня всей душой привлекают женщины, но это была твоя душа, хотя и не в той упаковке.

Таня приподнялась и села в постели, позабыв, что совершенно голая под простыней и одеялом. Она повернулась к Алеку спиной.

— Должно быть нужно быть по-настоящему свободным, чтобы жить без ярлыков.

— То, что я чувствовал и чувствую, выше плотского. У меня нет слов, чтобы описать это.

— Выше плотского, да? Это смогло бы обмануть меня, если бы мы дважды не занимались самым безумным сексом, который может только быть. — Она потерла бровь. — Скажи, Алек, а если бы я была неуклюжим уродом, ты бы все равно… был неравнодушен ко мне?

Ее вопрос удивил его, но ему не следует показывать вида. Он знал, что во времена ее молодости и во взрослой жизни, она пережила немало страданий.