Марта - Светлана Гресь
Прислушалась. Тихо. Неужели поздно и она погибла. Поспешила в ту сторону и увидела чью-то тень. Кто-то, ласковый и добрый, бережно избавлял от силков крылья синички, что-то приговаривая при этом.
Она не верила своим глазам. Он! Или не он! Рванулась и застыла, глядя на милого. Он, удивленный, выпустил освобожденную птицу в небо.
― Ты кто? Откуда здесь, в этой глуши?
― Я девушка твоя, – смутилась, густо покраснев. Прошептала едва слышно. – Ты мне намедни в любви божился.
А глаза ее так жадно пили его нежность, доброту. Душевный, ласковый – вот он какой, настоящий, не придуманный.
― Ты русалка? – прищурил хитрый взгляд.
Махнула молча головой, закусив губу игриво.
― Вот почему волосы неубраны. И эта странная одежда. Может, я сплю. – Шутя протер глаза.
Елка подошла к нему впритык, подняла глаза счастливые.
― Как та синичка трепетная, пойманная в силки, хочу лицом в ладони теплые упасть, чтобы в их нежность окунуться. Сердце притихло, смущенное нежданной встречей.
Твой взгляд сейчас не обжигает, лишь греет ласково. Я, может, время тороплю, но не боюсь довериться судьбе – шалунье.
Как долго я тебя, единственный, ждала! Мираж из грез терзает, волнует мой покой, раздумья глупые тревожат сны. Недавно ночью у реки встретились случайно, и наша встреча была так коротка, что не успела я познать твой нрав. Горько сознаться, что нагрубила тогда напрасно. Признаюсь, была я не права.
С замиранием сердца ловлю луч солнца во взгляде лукавом, из глаз твоих лишь доброта струится. Мой милый, нежный, твоею лаской убаюкана, отныне и довеку я твоя. Воля моя и гордыня, и сила, и счастье нынче в тебе…
Когда влюбленный смотрит на зазнобушку, он, часто так, просто молчит. В молчании нет фальши. Тихая радость захлестнула парня хмельным круженьем. Стоит, немой, трепетный, будто опасается дать волю словам заветным, а душе так легко от несказанных слов, от невысказанных чувств.
Девушка к нему прижалась.
– Стыдливость моя прежде тебе не нравилась. Грозился зацеловать, утопить в нежности. Что же сегодня лишь молчишь, а ли чувства прошли, а ли желания пропали? Сердце девичье томится разве напрасно? Признаюсь, я еще не умею любить, но научусь, я обещаю. – Засмеялась тихо, встревожено.
Потянулась к его губам, едва коснувшись, поцелуем робким и поняла, что заигралась. Опустив смущенные глаза, отвернулась. Он за плечи обнял, повернул к себе и прильнул к устам так жарко, что захмелела, чем дольше, тем больше погружаясь в любовь. Задыхаясь от счастья, вырвалась из его объятий сладких.
***
Счастливая, не знала с кем поделиться своею радостью. На Мая обиделась за его глупую речь, да и не найти его сейчас. Ей хотелось видеть Химу. Кто поймет ее лучше, если не она, такая же счастливая. Несмотря на поздний вечер, решилась бежать в село.
Изба светилась всеми окнами призывно, в гости приглашая перехожих. Приветливо замахав хвостом, огромный пес встретил девушку благосклонно. Лизнул лениво ладонь и, гремя толстою цепью, ушел к себе в будку. Крадучись, подошла к окну, осторожно заглянула и то, что увидела там, сразило ее наповал.
Хима, залившись слезами, стояла у размалеванной печки. Рядом незнакомый мужик, в доску пьяный, свирепо вытаращив глаза, безжалостно хлестал ее по щекам. Старик прыгал около, тряся дряхлой голой головой, размахивая руками. Доносилось яростное, – шалава! Шлюха! В чулан закрыли, все равно к хахалю сбежала. Перед всем селом опозорила! Мало того, что снюхалась с самим чертякой, таскалась в лес к нему лето целое, так еще и перед самой свадьбой…
Вишь, старик, какая горячая у тебя дочка, нетерпеж у нее разыгрался. Ну, погоди! Дай дожить до завтра. Уж я-то научу тебя повиновению! Будешь в ногах валяться, просить пощады, я тебе этот позор припомню. Нагуляешься потом под моим батогом. Живо дурь выбью, потаскуха! Это раньше некому было воспитывать.
Хима только молча всхлипывала, пытаясь прикрыться от побоев, опустив покорную голову.
– Никакого сладу с нею нету. – Визжал старик. – Как и мать ее, потаскушка. Вся в нее пошла! Та по лесу шлялась, все ей мало было, пока не принесла в подоле. Потом подохла, а я должен был растить ее выродков. Пришлось из своей родной деревни уйти, в чужие люди податься. – Заскулил, охватив голову руками. – Выкормил на свою беду! И здесь обесславила, перед всем честным народом осрамила. Ой, горе мне, горе, в старости такое испытать!
Елка в ужасе бросилась назад, искать Мая, больше помощи просить не у кого. Его, как назло, нигде не было. Только днем, совершенно по секрету, так как он просил, ни в коем случае не рассказывать, где прячется, нашла друга. Зареванная, взбудораженная, тут же рассказала ему все, как есть, без утайки. От слов ее завелся мигом и уже через несколько минут они были у невестиных ворот.
Народу собралось на широком подворье полным-полно. Удивительное ли дело, дед, наконец, нашел себе зятя по душе. А, может, жених смог договориться с несговорчивым доныне стариком. Поговаривали меж собой, что он мужик жестокий, злобный и что ждет его будущую жену недобрая доля. Надрывно играла музыка. Несколько девушек в венках, в нарядных одеждах пели печальные песни.
Невесту, тщательно скрывающую заплаканные глаза, под руки вывели из избы. Жених стоял в центре веселой компании, уже будучи крепко подвыпившей, снисходительно улыбаясь, по-хозяйски оглядывая дедовы хоромы, плеткой постукивая себя по голенищам сапог. Кепка лихая на боку. Улыбка нахальная.
Хима, опустив глаза, безропотно направилась к нему и увидела за воротами своих друзей. От неожиданности даже споткнулась. Оглянулся, недовольный, и также увидел гостей незваных.
– Это еще кто такие?
Взглянул на будущего тестя и сразу все понял. Без лишних церемоний подошел к Маю, прищурив наглые глаза, плеткой в грудь ткнул, – эй, ты, отродье чертово! слышь, убирайся подобру-поздорову, пока еще я терплю, а не то не погляжу, что свадьба моя, что гостей полон двор, рожу мерзкую твою расквашу живо. И потаскушку свою не забудь. Неровен час, и ей перепадет пару затрещин. Вон, вырядилась, что ведьма, смотреть противно. – Брезгливо плюнул под ноги Елке. Та вспыхнула от такого унижения.
Напряженная доселе тишина взорвалась дружным хохотом. Стайка веселой ребятни обступили непрошеных гостей, дразнясь и кривляясь на все лады. Это еще больше рассмешило публику. Кто-то из них попытался запустить в незваных гостей солеными огурцами, и попал Маю в голову. Тут уже наступил предел всяческому ангельскому терпению.
Май взревел, как буря и, не жалея сил, в один момент все разбросал кругом. Кони,
