Мертвым можно всё - Евгения Соловьева
– Почему?! – раздался возмущенный голос Саймона, едва за Саграссом закрылась дверь. – Иоланда! Почему он, а не я?! Я же лучше! И ты хотела со мной встречаться, я помню, так я не против!
Иллюзорница отвернулась от двери и уставилась на Саймона со снисходительным высокомерием.
– Видите ли, адепт Эддерли, – произнесла она самым сладким голосом. – Вы, вероятно, удивитесь, но некоторые девушки при ближайшем рассмотрении предпочитают мужчин, а вовсе не порывистых и бестолковых мальчиков.
– Что? – возмущенно выдохнул Саймон, попытался подняться на постели и с проклятием упал обратно на подушки. – Я вовсе не то, что ты… только что сказала!
– В самом деле? – притворно изумилась иллюзорница. – Что ж, прошу прощения. Конечно же, ваше боевое ранение связано с вашим благоразумием и дальновидностью. Кстати, милорд Бреннан просил передать! Если вы не прекратите есть сладости в таком количестве, то задержитесь у нас надолго. Причем причина будет совсем не такой героической, как сейчас.
– Милорд Бреннан… – так же возмущенно начал Саймон и тут же махнул рукой. – Видите? – пожаловался он.
– Что ж, – усмехнулся Грегор. – Если все мои слова пролетели мимо ваших ушей впустую, может, хотя бы слова этой адептки заставят задуматься. Девушки действительно предпочитают мужчин, а не мальчиков. Но главное – они предпочитают живых мужчин. А погибших, причем по собственной глупости, оплакивают и быстро забывают. Поразмыслите над этим хорошенько, Саймон. И жду вас на занятиях, как только целители позволят.
Он вышел в коридор и, не возвращаясь в главное крыло, прошел к полуприкрытой двери, ведущей в сад. Туда, где на крыльце виднелось темно-красное пятно – рубашка Саграсса.
Встал рядом на крыльце, старательно не замечая, как боевик вцепился в перила пальцами здоровой руки, помолчал, а потом выдавил:
– Академия подаст прошение о вашем помиловании. И я сделаю все, что смогу, для его удовлетворения.
– Благодарю, милорд, – бесстрастно ответил Саграсс, не поворачиваясь к нему лицом. – Вы очень великодушны. Но, если позволите, я бы хотел просить о другом. Мои братья…
– Даже не думайте об этом, Лионель! – торопливо прервал его Грегор и тут же поправился: – То есть не беспокойтесь. Если вас… Вашим братьям в любом случае ничего не угрожает. И я обещаю, они доучатся за счет Ордена без всяких выплат потом. Я об этом позабочусь!
– Благодарю, милорд.
Все так же не поворачиваясь, Саграсс склонил голову. Еще немного постояв, Грегор отошел от перил, и тут боевик его окликнул:
– А знаете, милорд Бастельеро, справедливость все-таки есть!
И объяснил, невесело улыбаясь, остановившемуся Грегору:
– Те двое наблюдателей на Северной окраине, помните? Я же знал, что это Денвер их… Нетрудно было догадаться. И спросил его об этом.
– А он?
– А он сказал, что эти двое продались барготопоклонникам. – Усмешка Саграсса стала совсем фальшивой. – И то, что он сделал, сделано ради чести Ордена. Чтобы никто не узнал, что среди нас была такая мерзость. И я… я согласился с этим, милорд. Ведь честь Ордена – это… святое! А у них тоже наверняка были родные, да и сами они, получается, погибли ни за что.
– Они выполняли свой долг, – уронил Грегор, проглотив уже бесполезный упрек, что если бы Саграсс тогда пришел к нему… – И запомнят их именно так.
– Повезло, – бросил Саграсс. – А мои братья будут жить с клеймом. И всю жизнь платить за то, в чем они не виноваты. Я понимаю, что это ради чести Ордена. И готов искупить собственную вину, но этого Денверу никогда не прощу. Милорд Бастельеро, если вы найдете его живым…
– Он заплатит за все, – кивнул Грегор и ушел, чувствуя себя отвратительно беспомощным.
Саграсса ведь даже не охраняют! Потому что лучше любой тюрьмы его держит данное слово и семейная честь. Быть братом казненного – почти наверняка крах любой придворной или военной карьеры, кроме орденской. Но быть братом труса, сбежавшего от наказания, – этого он бы и лютому врагу не пожелал. Разве что Денверу, но как раз у того ничего святого не осталось, да и не было.
Одна надежда – среди тел у Разлома его вроде бы не нашли, так что шанс повстречаться еще есть. И Грегор готов был молить об этом всех богов, включая Баргота.
* * *
От озера, то ли благословенного, то ли проклятого, они уезжали молча и торопливо. Пока Аластор собирал палатку и седлал лошадей, итлиец еще раз ушел и вернулся с флягами, полными воды. Отмытый котелок он привязал к седлу, но шамьет по тому же молчаливому соглашению варить не стал – поляну хотелось покинуть как можно скорее. Тело Денвера завалили хворостом, и Айлин уже привычным жестом запустила туда огненный шар с совершенно каменным лицом.
– Лес не загорится? – обеспокоился Фарелли, оглядев поляну.
– Нет, – ответил Аластор. – Земля сырая, ни одного сухого листочка ни на деревьях, ни под ними. Вот прогореть может не до конца.
– Ну и Баргот с ним, – так же равнодушно отозвалась Айлин. – Душу я отправила, а после огня, даже такого, тело нежитью не встанет. Надо бы отчет в гильдию написать. Но если укажу в нем, что упокоила кадавра…
Она усмехнулась как-то по-новому, очень холодно и скупо. У Аластора болезненно потянуло внутри. Его милая почти-сестренка на глазах превращалась в какую-то другую, незнакомую Айлин. Все такую же славную, добрую и смелую, но безнадежно взрослую. Словно с отъезда из Дорвенны прошли не считаные дни, а годы. Пожалуй, она повзрослела за время пути гораздо сильнее, чем за пять лет, которые они не виделись.
Впрочем, Аластор чувствовал, что и сам изменился. Дорога беспощадно стесала с его души наивную веру, что весь мир прекрасен за редким исключением. И демоны в этом новом мире были еще не худшим, что можно повстречать. Их, как он сказал спутникам раньше, можно просто убить.
А что делать с наглым, лживым менялой, способным ограбить человека, который пришел за помощью? Или с лордом, что не заботится о собственных крестьянах, зато выжимает из них последние соки? Или с наставником, который готов принести в жертву собственную ученицу, а потом украсть чужое тело? Все они, маги или профаны, простолюдины или дворяне, были отвратительны, и хуже всего, что Аластор теперь понимал: мир полон таких людей, как они, а не только таких, как батюшка с матушкой, месьор д’Альбрэ или Айлин.
А еще в мире оказались и такие люди, как Фарелли, которых вообще непонятно, к кому отнести. Глянешь с одной стороны – дерзкий и развратный наглец, на котором клейма негде поставить. Посмотришь с другой – человек, способный поделиться последним, не бросить в опасности и встать рядом в самом тяжелом и отвратительном труде. Вот и что о нем думать?
Аластор подал Айлин руку, и девушка взлетела в седло. Подобрала поводья, погладила Луну по морде, и та отозвалась тихим ласковым ржанием. Фарелли с самым серьезным видом объяснял одной из своих гнедых, почему сегодня намерен изменить ей с другой – вот ведь болтун! Пушок, уже пришедший в себя, потрусил с поляны первым, и Аластор с невольным сожалением оглянулся на тропу, ведущую к озеру – жаль, что такое прекрасное место навсегда останется у них в памяти связанным с такой мерзостью.
Они уже отъехали от поляны на несколько сотен шагов, и тут из кустов послышалось едва слышное ржание. Аластору показалось, что это подала голос одна из их лошадей, но он тут же понял, что неправ. Слишком далеко, да и ржание сдавленное, полное боли. Пушок тоже насторожил в ту сторону уши, а потом уверенно пошел на звук.
– Проверим? – глянул Аластор на итлийца,
