Наталья Якобсон - Живая статуя
— А что видел ты сам?
— Многое, — коротко ответил Эдвин, будто одним этим словом можно было передать все.
О, да, с сарказмом подумал я, ты видел не многое, а абсолютно все, и тайное, и явное, и обыденное, все, что только имело место в небе, под землей и на земле с самого сотворения мира. Тебе ли спрашивать о чем-то меня, если ты и так все сам знаешь?
— Я хочу услышать ответ из твоих собственных уст, — возразил Эдвин, будто слышал мои мысли, и для него они были облечены в слова. — Это ты хотел сжечь мой город или кто-то другой, кто был с тобой? Может, кто-то надоумил тебя зажечь факел?
— Ты хочешь проверить, насколько честным может быть мой ответ? — с вызовом спросил я.
— Можешь считать что так, — последовал легкий кивок златокудрой головы, и вдруг во тьме вспыхнула лампа. Я зажмурился от яркого света, а Эдвин только задорно, весело рассмеялся.
— Да, ты, явно, новичок, раз до сих пор так и не смог привыкнуть к вспышкам света во мгле, — просто сказал он, хотя за обычными словами, явно, крылся куда более глубокий смысл, чем я мог уловить.
— Что значит новичок? — я злился потому, что не мог ничего понять.
— Не обижайся! — предупредил Эдвин, и его голос стал неожиданно суровым. — Это я должен судить тебя, а не ты меня. Так, что оставь сарказм на потом, до той поры, когда тебя самого поволокут на костер, вот тогда ты и помянешь все обиды, нанесенные тебе драконом в своей предсмертной речи.
— Перед толпой, которую ты одурманил?
— Возможно, тебе удастся открыть им глаза на правду, тогда ты станешь героем, и сам палач на коленях станет молить тебя о прошении. Твоя мечта сбудется.
— Что ты знаешь о моих мечтах? — с яростью выкрикнул я.
— Я знаю все, — спокойно возразил Эдвин. — А тебе неизвестно почти ничего, кроме того, что твое заветное желание — снести голову с плеч дракона и самому сгореть в его предсмертном огне.
Как точно он выразил все мои мысли. Подумать только, всего несколькими словами он смог передать все, что у меня на душе.
— Но ведь ты дракон? — с придыханием спросил я, и собственный вопрос меня напугал. До чего я дожил, спрашиваю демона о том, демон ли он, и отказываюсь поверить в то, что это неизменная правда.
Что он станет делать теперь? Убьет меня? Накинется с обвинениями? А может, станет рассказывать о том, как это страшно быть проклятым и отвергнутым. Я уже приготовился слушать, но Эдвин только закрыл лицо ладонями и произнес:
— Я не знаю!
Неужели и на этот раз он умело прибегнет к обману, излюбленному оружию злого духа? Неужели он разыграет передо мной падшего ангела, удрученного своим падением, и даже я обольюсь слезами, слушая его ложь.
Но жалость Эдвин вызвать ни в коем случае не пытался, напротив, он был разъярен, и от его усталого голоса исходил гнев.
— Ты бы сам не знал, кто ты, окажись ты на моем месте, — процедил он сквозь зубы. — Как отличить светлую половину от темной, как отделить добро от зла? Ты знаешь это, Батист?
— Разве могу я по знаниям равняться с тобой?
— Ты пытался оказаться хитрее и ловчее меня, это у тебя не вышло, так попробуй стать хотя бы умнее. Удиви меня своей мудростью, молодой де Вильер. Сделай то, чего не смог сделать никто из твоих предков — стань для меня незаменимым собеседником, и тогда я пощажу твою жизнь.
Жизнь — это бесценный подарок, очевидно, так считал Эдвин. Хорошую же сделку он мне предлагал, помилование всего лишь за беседу, спасение от костра всего за пару мудрых фраз. Чем я мог удивить его, узнавшего все? Выходит, он все правильно просчитал, я не смогу дать ему то, чего он требует, не смогу спастись. Я устало откинулся на кучу соломы. Оранжевый лампадный свет слепил глаза и невыразимо преображал и без того сказочную красоту моего тюремщика.
Эдвин немного прикрутил фитиль, и сияние стало более терпимым.
— Вот видишь, я умею колдовать, но часто предпочитаю сам делать всю ту работу, которую положено поручать духам, — как бы между прочим, заявил он и легким прикосновением удалил паутинку с медных краев лампы, провел кончиками пальцев по раскаленному металлу и не обжегся. Глупо было думать, что можно сжечь в огне того, кто огнем управляет. Я сам это понял, и Эдвин кивнул, словно отдавая должное моей догадливости.
Свежесть дождя постепенно устраняла запах гари и остатки дымовой завесы. Больше в воздухе не пахло паленым, только несло легким холодком. Как умно Эдвин сделал, призвав дождь. Разве это не доказательство его искушенности во всем. В любой, даже самой сложной ситуации он знает, как следует поступить, чтобы с честью выйти из положения и удовлетворить самых недовольных. Теперь все разбуженные пожаром успокоятся и будут мирно спать, потому что восхитительная сладкая свежесть, разнесшаяся по морозному воздуху настолько упоительна, что, вдохнув ее, невозможно уже злиться. Она нагоняла сон, и мне тоже захотелось спать, но я не мог. Надо было оставаться бодрствующим и бдительным, ведь демон рядом и, если я усну, то окажусь целиком в его власти.
— Ты и так в его власти, — прошептал Эдвин, так тихо, словно опасался, что кто-то, притаившейся за окном, может подслушать нас. — Только не во власти того демона, который сидит во мне, а какого-то другого. Он мне чужд, но я его знаю…
Эдвин склонился надо мной так, что я мог разглядеть каждый сияющий волосок его ресниц, каждый лазурный лучик нестерпимо ярких глаз. Его изящные ноздри чуть расширились, как у зверя, пытающегося нюхом определить рядом ли другой хищник или жертва. Конечно, такое сравнение сейчас было неуместно. Лицо с очень гладкой и чистой, без единой морщинки кожей, склоненное надо мной, ни в коем случае не напоминало звериную морду, но, тем не менее, сразу становилось понятно, что Эдвин принюхивается к затхлому воздуху темницы вблизи меня, пытаясь определить здесь ли тот, чужой демон, о котором он упомянул.
Очевидно, не различив того запаха, которого ожидал, Эдвин отстранился, его лицо бледным пятном вспыхнуло в дюйме от меня во мгле, а через секунду он уже стоял у окна, и невозможно было понять иллюзия ли это, или он, действительно, может перемешаться в пространстве так неуловимо и быстро, что для человеческого глаза проследить за всеми его движениями просто невозможно.
Дождь за окном усиливался. Капель яростно барабанила по карнизам, омывала прутья решетки и осколки битого стекла за ними. Ливень смывал остатки грязи и гари, а барабанящий звук по крышам, наверное, убаюкивал тех, кто спит в этот час, как и положено людям, только я, отколовшийся от людского общества ради смутных обещаний колдовства, принужден был к долгому ночному бдению.
