Никогда прежде - Марьяна Сурикова
И вновь в комнате повисло молчание. Казалось, ему тяжело далась эта откровенность, а вероятно, и признание слабостей собственного отца. Каждому ребенку подобное нелегко. Но я все же набралась сил ответить:
– Она сама выбрала такую жизнь.
– Эта жизнь ей подходит, – безапелляционно заявил Вермонт, – и не подумай, будто отец настоящий тиран. Просто тогда он совершенно утратил контроль и вышел из себя. А обычно он очень сдержан и не бросается чудовищными обещаниями. Он серьезный, умный и настоящий эталон мужественности. Они хорошая пара. Однако отец слишком любит маму и ужасно ревнует.
– Мой отец ее тоже любил.
– Потому что она совершенно особенная, ее невозможно не любить. Оттого, наверное, отец и ревнует до сих пор, и боится отпустить к тебе, хотя мама сделала собственный выбор.
– Да, предпочла разбить сердце одному, чтобы устроить комфортную жизнь с бывшим женихом. А тот до сих пор ей простить не может. И даже удивительно, что ты, будучи его сыном, расцениваешь его обещание лишить опеки над детьми как нечто чудовищное. Еще из-за дочки, которая ей даром не нужна.
– Ты ошибаешься! – Внезапно в страстных словах юноши прозвучала такая сила, что затушила все желание оспорить. – Очень ошибаешься! Послушай, Сабрина, она ведь уехала потому, что у ее семьи начались неприятности и родители ей написали. А кто из нас способен остаться равнодушным и наплевать на людей, которые нас вырастили?
– Мне казалось, она им написала.
– Не знаю, кто первый. Маме непросто говорить о том времени. Но сейчас, став взрослым, я понимаю, что выбор ее был нелегким. Особенно когда ей пришлось оставить тебя.
– Послушай, Вермонт, это ты ошибаешься.
Я решительно отодвинула кружку с чаем. Вот ведь какая привычка у прошлого – вторгаться в настоящее, когда его совсем не ждали. Я уже пережила это, а теперь новый брат заявился бередить старые раны. Не сиделось ему в родном Монсе.
Однако же вести подобные разговоры, запивая жалящие слова чайком, никаких нервов не хватало. И я достала из холодильного шкафа вино, а к нему две кружки, поскольку бокалами не озаботилась закупиться. У воспитанного в иных традициях Вермонта глаза на лоб полезли. Даже впитанная с молоком матери сдержанность не помогла. Он пораженно наблюдал, как я разливаю благородный напиток в недостаточно благородные сосуды, небрежно выплеснув чай в раковину.
– Это местное вино, – я протянула кружку, а он очень неуверенно ее взял, – вполне себе неплохой напиток. Здесь неподалеку виноградники.
– Но я не употребляю алкоголь днем.
– Ты же не в Монсе. Пробуй, – и я отхлебнула из своей.
Молодой человек покачал кружку в руке, распределяя напиток по стенкам, затем поглядел внутрь, а после поднес к лицу и вдохнул аромат.
– Чувствую приятные нотки, – произнес он.
– А зачем взболтал?
– Только так на стенах бокал… кружки остаются слезы.
– Какие слезы?
– Слезы вина.
– А-а, – с умным видом протянула я, – ну, все понятно.
И без лишних разговоров стукнула своей кружкой о его.
– Не хотела она тебя бросать, понимаешь? – Брат обнимал меня за плечо и послушно шел в направлении харчевни «У тетушки». Я прекрасно помнила, что у меня назначен ужин с Джеком, вот только бросить нового родственника в лавке не смогла. – Она говорила, ты другая. Ты любишь свободу, она говорила. Ты как вольная красивая птичка. Тебе было лучше остаться с отцом. А у нее сердце болело!
– Угу, – подтвердила я и поудобнее перехватила его за руку, подставляя плечо.
– Ты бы не выдержала в тех условиях. Когда всегда четко знаешь, что можно, что нельзя. Она сказала, ты не привыкла к такому. Тебе было бы плохо. Вот она и уехала одна. А твой отец…
– Мой папа лучший.
– Я не говорю плохо. Твой отец тебя любит. Он и ее любил, но у него осталась ты, а у нее – нет. Она же наказала себя, понимаешь?
– С трудом.
– Она себя наказала, расставшись с тобой. Неужели не понимаешь? Ты женщина! Вы должны понимать друг друга.
– Значит, во имя любви можно бросить?
– Именно!
Я хмыкнула и втащила родственника по – слава звездам! – невысоким ступенькам крыльца.
– Вот и пришли. Отличное заведение! Идем, познакомлю тебя с лучшим адвокатом страны.
– Джек, это мой брат.
Варваро, поднявшийся со стула во время нашего эпичного заваливания в отдельный кабинет, внимательно оглядел Вермонта.
– Я его не узнаю.
– Это мой брат со стороны матери. У меня просто куча родственников, Джек! Четыре брата, две сестры, ты только представь! И, кстати, он тоже поступил на законника. Так что мечтал с тобой встретиться!
Лучший адвокат, который зачем-то поймал меня под руки и лично провел к стулу, куда взял на себя труд усадить (будто бы сама не села), устроился рядом и поздоровался с новым младшим братом:
– Привет. Я Джек Варваро.
– Доброго вечера, – Вермонт склонил голову и покачнулся, а потому быстро сел на стул напротив. – Приятно познакомиться.
– Он очень воспитанный, – громко шепнула я Джеку. И едва ли кто-то мог не расслышать, даже сам Вермонт. – Почти не ругается. Но он не захотел остаться дома один.
– Сабрина сказала, в лавке живет огромная крыса. И она может принести мне дохлого ужа в подарок, если я ей понравлюсь. Но я подумал, что познакомлюсь как-нибудь в другой раз.
– Разумно, – одобрил Варваро. – Сабрина, а где документы?
– В лавке оставила.
– Надеюсь, подписала?
– Почти.
– Саби!
– Я хочу что-нибудь заказать. Вермонт, а ты?
– И я!
– Человек, эй, человек! Светлые звезды!
Когда, подскочив со стула, я резко бросилась к окну и вцепилась в шторы, Джек с Вермонтом не на шутку перепугались и воскликнули почти одновременно:
– Что случилось?!
– Это же она, – я вытянула на руках красную ткань, – это же креола! Мне позарез нужны эти шторы! Где тетушка?
Полагаю, знакомство со сводной сестрой очень впечатлило воспитанного Вермонта. За один лишь вечер ему выпало пить вино из кружки, спасаться бегством из лавки с крысой, знакомиться с лучшим адвокатом, наблюдать за торгом с одним из коренных жителей Кончинки и, не успев как следует поесть, отправляться на ночь глядя в ателье, бережно неся на руках снятые с латунных колечек шторы. И он, и Джек ступали со всей осторожностью, поскольку я так зыркала на них каждый раз, стоило лишь запнуться, что они не рисковали совершать лишнее движение. Это при том, что я хранила молчание, охрипнув от
