Ненаписанное письмо - Игорь Толич
— Она часто приезжает. Хочет насовсем переехать. Но я пока справляюсь сама. Пособия хватает на квартиру и самое необходимое. Да и мама немного помогает. Я ей очень благодарна.
— Она рада?
— Рада? — с какой-то издевкой переспросила ты. — Она никогда не рада. Мне все казалось раньше, что в определенный момент мы начнем понимать друг друга лучше. В конце концов, она сама была когда-то на моем месте. Но в основном я слышу все те же упреки. Милосердие — вообще не ее конек. Это при том, что она яростная католичка. Не понимаю, как это возможно? Короче, мама неисправима.
И ты засмеялась, так грустно и некстати, что даже Чак проснулся.
Он подошел к тебе и положил свою длинную морду на твои колени. Ты отвлеклась, чтобы побаловать его лаской, а Чак без притворства и лишнего кокетства тут же растопырил уши и выпустил язык.
— Ты его привез из той страны, где жил?
— Да.
— Как же вы добрались?
— Сначала на двух самолетах, — объяснял я. — Нас кое-как пропустили на втором рейсе вместе в салон. За что огромное спасибо понимающим работникам. Но на третьем перелете Чака опять хотели запихнуть в багаж, а он был явно не в духе. Пришлось ехать на попутном автомобиле, потому что в поезд и в автобус его не пускали, как я ни уговаривал. Но мы все преодолели. Это главное.
— Пес-путешественник, — искренне похвалила ты Чака, а он знай себе растянул пасть в некое подобие собачьей улыбки и пускал слюни во все стороны. — Хороший, хороший мальчик… Чакки… Малыш… Хороший…
Тут ты посмотрела на меня, и глаза у тебя заблестели от радости.
— Что?.. — растеряно спросил я.
— Как ты решился? Ты же не хотел заводить собаку.
Я пожал плечами.
— Не знаю. Так сложились обстоятельства.
— Ужасно, когда все решают обстоятельства.
— Согласен. Ужасно. И, наверное, я мог бы его оставить там, у друзей. Но не захотел.
— Почему?
Я снова как-то нелепо дернулся.
— Я подумал… Подумал, что не должен его оставлять. И еще я подумал, что… ты наверняка обрадуешься.
Ты выпустила Чакки из своих ладоней и стала вмиг серьезна.
Чак твоего жеста не понял и настойчиво потребовал вернуться к его поглаживаниям, но ты не пошевелилась, и он ушел ни с чем. Снова залез под мой табурет, положил голову на вытянутые лапы и задремал.
— Ты так похудел… — прошептала ты.
А я напугался твоих интонаций, боясь, что следом за ними у тебя потекут слезы — так удрученно это было произнесено.
Но ты рассматривала меня с необыкновенной нежностью, которая в точности подходила твоему новому образу, утратившему точеность линий.
Волосы распушились перистыми облаками, окружившими чуть сгорбленную шею. Шаль задымляла руки и плечи серым полотном. Веки и уголки губ хранили в себе тепло, а каждый твой жест происходил плавно, без малейших рывков.
— И загорел…
Я обратил внимание на предельную белизну твоей кожи. Как давно я не видел ее молочной простоты… Как давно она покинула меня, став бледным призраком, являвшимся мне в тревожных, удушливых снах.
— Загар быстро сойдет, — сказал я. — И на холоде гораздо больше хочется есть. Я вернусь к прежнему облику быстрее, чем ты думаешь.
Ты перевела дыхание и спросила:
— Почему ты вернулся?
— Я думал, ты спросишь, почему я уехал.
— А это не одна и та же причина?
— Одна.
— Так почему?
— Потому что… — я замялся с ответом.
Я давно его знал назубок. Он укладывался в одно очень простое предложение. И я собирался его озвучить, когда шел сюда. Но, сидя перед тобой настолько близко, не решился озвучить.
Я сказал:
— Потому что так было надо.
— Понятно, — кивнула ты, давая понять, что ничего тебе не понятно, но ты не будешь меня больше пытать вопросами.
Ты убрала со стола чашки, сразу вымыла их в раковине, неторопливо расставила по полкам в шкафу. Затем ты обернулась.
— Джет, я могла бы предложить вам переночевать здесь, но ты сам знаешь, что никаких условий тут нет. Я даже надувной матрас продала. А мама спит со мной, когда приезжает.
— А кофеварку? — ни с того ни с сего огорошил я тебя вопросом.
— Кофеварку?
— Кофеварку ты тоже продала?
— Да, и ее тоже. Зачем она мне сейчас? Кофе под запретом. Только дразнить душу.
— А я купил турку, — снова как-то несуразно вышло у меня поддержать разговор. — Я ее привез с собой.
— Турка… — пробормотала ты и улыбнулась. — Джет, я стараюсь поздно не ложиться…
— Да, конечно, — я резко встал. — Чакки! Чакки, подымайся!
Я стал будить мою псину, чтобы поскорее уйти.
— Джет…
Вдруг ты подошла ко мне. Взяла за руку. Я повернулся. Ты сжимала обеими руками мою левую ладонь, сжимала с силой. А потом так же одномоментно выпустила. Но продолжала смотреть в глаза.
— Пусть у тебя все будет хорошо, — сказала ты, улыбаясь будто на эшафоте.
Я, наверное, все-таки шевельнул губами, но ни одного звука не вырвалось изо рта. Только голова задергалась как у китайского болванчика.
— Джет… я правда хочу, чтобы ты был счастлив, — мне досталась еще одна вымученная улыбка.
— Марта…
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Ты следила за тем, как я завязываю ботинки, уже одетый в пальто и шарф, а Чак вертелся под руками и пытался куснуть меня за палец.
— Он такой милый, — улыбнулась ты уже по-настоящему.
Я оторвал глаза от шнурков.
— Ничего если мы с ним придем завтра?
— Лучше не надо, — сказала ты.
Я намотал поводок на запястье и вышел из квартиры.
Все, что я там услышал едва ли имело отношение к тому, зачем я приходил. Нынешняя недосказанность между нами оказалась даже шире и больше той, что была раньше.
Раньше мы хотя бы молчали о том, чего не знаем. Сейчас мы молчали о том, что знаем и видим, о том, что было понято и выстрадано за прошедшее время, но это не сделало никого из нас смелее и разговорчивее.
Когда-то и я, и ты, Марта, страшились нарушить зыбкую действительность, частью которой стали отчуждение и холод. Но теперь разрушать стало нечего, и вместе с тем жизнь расставила акценты по-новому — чуть более жестко: убраны многие знаки вопросов, и стало больше точеквместо многоточий и запятых.
Твою жизнь отныне определяла жизнь нерожденная. Если ты чего и боялась когда-то, то оно уже произошло, потому страха как такового не было. Сейчас я знал, что в том числе любил в тебе эти страхи. Они заставляли тебя бороться, язвить, смеяться назло. И все это было в прошлом.
Осталось
