Одержимые сердца (СИ) - Морион Анна

Вот и все. Тупик.

Все, что мне остается — оставить этих смертных с их горем и уйти. Смысла продолжать расследование больше не было.

Я хотела, было, уже открыть рот, чтобы извиниться и исчезнуть, как вдруг мой мозг пронзила одна маленькая, но неудобная мысль.

«Но она была как-то связана с ними обоими. Если она умерла, почему Седрик имеет дома ее портрет? Зачем Брэндону нужна была ее фотография?».

Нет. Мое расследование не закончено. Оно только начинается.

Мне нужно было попасть в этот дом. Узнать от Владиновичей все о Вайпер. Ведь она должна была рассказывать родителям о своей жизни, учебе, похождениях. Они именно тот кладезь информации, который я ищу. Они должны знать, что связывало их дочь и моего Брэндона.

— Мы всегда рады друзьям Вайпер, — вдруг улыбнулась мне Элиза. — Не желаете ли войти, выпить чашку чая или кофе? Вы могли бы рассказать нам, ее старикам, о том, какой помните ее…

Мой шанс.

Как удобно! Как замечательно!

«Ты читаешь мои мысли!» — подумала я, смотря прямо в глаза отчаявшейся женщине, которая приглашала меня в свой дом, не зная о том, что все слова, вылетающие из моего рта, были ложью.

Мне было стыдно за то, что я использовала их горе во благо себе.

Но моя цель была важнее их чувств.

— Благодарю. Конечно, я расскажу все, что помню! — улыбнулась я и, чувствуя в душе настоящий триумф, зашла в дом.

В дом Вайпер.

Я попала в самое сердце своего врага.

Обстановка дома была простенькой, но довольно милой. Где-то на кухне глухо рычала старая такса, а Ян, сидящий на диване в гостиной, шелестел своей газетой.

На стенах было много фотографий: молодые Элиза и Ян и их дочь. Фотографии, сохранившие моменты разных лет: от свадьбы старших Владиновичей и рождения Вайпер, до моментов их уже одинокой старости. Но Вайпер была везде: улыбающаяся, все такая же милая мордашка, все с теми же карими глазами. Было очевидно, что родители обожали свою единственную, как на то указывали фото, дочь, и старались запечатлеть как можно больше воспоминаний о ее жизни.

Гостиная оказалась уютнее, чем она выглядела через стекла окон: большой мягкий диван бежевого цвета, с белоснежными небольшими подушками. Два глубоких черных кресла, кофейный столик, со стоящей на ней вазой со свежими ромашками. На паркете не было ковра, и, словно извиняясь за это, Элиза сообщила мне, что они убрали из гостиной ковер из-за того, что их такса начала сильно линять, а без ковра пол намного легче было пылесосить.

— О, у нас гостья? — приветливо сказал Ян, увидев, как я вошла в гостиную. Он отложил от себя газету и поднялся на ноги. Такой приятный старичок.

— Это подруга Вайпер! — сказала ему Элиза. — Они учились вместе в Праге! Так что, чаю? Кофе? — обратилась она ко мне.

— О, не стоит беспокоиться! — мило улыбнулась на это я, совершенно не желая пить чай.

— Ну что ты! Мне только в радость! — Кажется, эта женщина и вправду была очень рада моему визиту. Она надеялась услышать от меня о своей дорогой дочурке. Она выпорхнула из гостиной, и до меня донеслись радостный визг собаки и льющаяся в чайник вода.

— Приятно познакомиться! — вежливо сказала я Яну.

Он улыбнулся и протянул мне руку. Мне пришлось пожать ее в ответ.

— Да, сегодня прохладный день, — сказал он. — Чашка горячего чаю не помешает! Меня зовут Ян. Я отец Вайпер.

Оставшись с ним наедине, я рассмотрела его поближе: его лицо было покрыто морщинами, а лоб и руки — старческими пятнами. Но, на удивление, его голова была все еще покрыта седыми волосами. Несмотря на это, было понятно, что он болен. От меня не укрылось, что каждое движение причиняет ему боль, которую он совершенно не хотел показывать. Гордый. У Яна был тусклый взгляд. Возможно, это гибель дочери так подействовала на него и состарила раньше времени его и без того хрупкое смертное тело.

Мне вновь стало стыдно за то, что я намеревалась обмануть этих смертных.

Но у меня не было другого выхода.

И я прекрасно играла свою роль.

Я села в одно из кресел, и, пока хозяйка дома хлопотала на кухне, мы немного поговорили с Яном о погоде, чешских политиках (ведь, благодаря моему идеальному чешскому, он считал меня чешкой), немного о достижениях науки. Из его короткого рассказа о себе, я узнала, что он и его супруга — бывшие учителя математики, на пенсии, что они живут в этом доме уже сорок лет, и что раньше этот район считался неблагополучным, именно поэтому им удалось купить здесь дом еще в молодом возрасте.

Вскоре, в гостиную вернулась Элиза, с красивым чайным сервизом на начищенном серебряном подносе. И с большой плетеной корзиной с домашним печеньем. Какая прелесть.

— Это особый сервиз, который мы используем только для особых гостей! — Элиза поставила поднос на кофейный столик и стала разливать ароматный чай янтарного цвета в чашки.

Значит, я была для них особой гостьей. Бедные смертные! Даже какая-то самозванка, назвавшаяся подругой их дочери, была для них желанной гостьей!

Эти старики были так искренни, так приветливы и добры ко мне, что моя симпатия к ним возрастала с каждой минутой. Помимо моей воли, потому что я никогда не чувствовала особой симпатии к смертным. Ну, разве что к мистеру Аттику.

— Как насчет сахара и молока? — обратилась ко мне Элиза. — Прости, я так и не спросила твое имя, моя дорогая.

Я охотно позволяла ей такое панибратство: старые люди, что с них взять. Тем более, они считали меня подругой Вайпер.

— Меня зовут Мелиса, — улыбнулась я. — Мелиса Гунчикова. Немного молока, но без сахара, пожалуйста.

Естественно, я солгала: у меня не было желания, чтобы кто-то узнал о моем визите.

К тому же это был мой первый и последний визит в этот дом, и я уже наврала с три короба. Одна маленькая лишняя ложь никак не помешает.

— Мы так рады, что ты зашла к нам, Мелиса, — теплым тоном сказала Элиза, протягивая мне чашку. — Меня зовут Элиза, а это — Ян.

— Я уже представил нас ей, — с легким смехом сказал ее супруг и тут же закашлял.

Это был не просто кашель. Нет — это был предвестник тяжелой болезни легких.

Яну осталось недолго наслаждаться компанией своей жены. Это было ясно как день.

«Бедолага! И как, должно быть, ужасно быть Элизой: потерять сначала молодую дочь, а затем и мужа, с которым она прожила сорок лет!» — участливо подумала я, чувствуя к старикам искреннюю симпатию.

Но такова судьба смертных — умереть в один прекрасный день. У них нет иммунитета против старости, болезней и просто-напросто «смертности».

Элиза тут же подскочила к своему супругу и стала бить кулаком по его спине.

— Ради Бога, Элиза! Ты мне всю спину отобьешь! — хрипло смеясь, воскликнул Ян.

— Зато помогает каждый раз! — строго заявила ему жена. — Ну, что? Полегчало?

— Полегчало, — послушно ответил ей Ян.

«Как печально. Печально любить кого-то, прожить с ним всю жизнь и вдруг потерять. Как будто его никогда не существовало. Остаться наедине с собой и своими все еще теплыми, несмолкаемыми чувствами к тому, кто исчез, растворился, сгнил в земле» — почему-то пронеслось в моей голове.

Это был первый раз, когда я задумывалась о том, как живут смертные. Что они чувствуют, и как Судьба жестока к ним. Мне-то раньше казалось, что моя жизнь была мукой, что Судьба ненавидит меня и поэтому дала мне эту всепоглощающую любовь к Брэндону. Но я ошибалась. Судьба любит меня. А что, если бы она поступила со мной, как с Барни? Бедный Барни — он полюбил смертную, и она исчезла. Как я рада… Рада, что не оказалась на его месте! Это было бы настоящей агонией, нескончаемой пыткой — прожить все столетия без того, кому отдано твое сердце! Несчастные смертные. Мне жаль их. Это их ненавидит Судьба — меня же она любит.

Наша беседа продолжалась больше часа, за которые мне пришлось выпить две чашки чая и съесть целых три печенья: я не могла отказать хозяевам дома в этом для них наслаждении — накормить и напоить гостью. Я в первый раз попробовала пищу людей, и она показалась мне просто отвратительной. Но моя фантазия работала на отлично, и я рассказала родителям Вайпер о ней. Много разнообразной милой лжи. Например, о том, как она помогала мне с математикой на первом курсе. Или о том, как мы первый раз встретили президента Чехии, прямо на улице, но, увы, не сделали ни одной фотографии. Сладкая для родительских ушей ложь лилась из меня плавным ручейком, и лица Владиновичей сияли от счастья. От них же я знала о том, что Вайпер умерла в возрасте двадцати трех лет. Это была ужасная авиакатастрофа. Со всего огромного самолета выжил лишь один человек — парень Вайпер. Он долгое время лежал в больнице, но ему удалось выздороветь. Останки Вайпер были привезены в Брно и похоронены на небольшом кладбище рядом со старой католической церковью, по католическим обрядам, как пожелали родители. На похороны приехало много людей — ее однокурсники, друзья со школы и друзья детства, даже два профессора с Карлова университета. Это была ужасная потеря, неожиданный удар (здесь Элиза и Ян вновь стали украдкой смахивать со щек слезы, а мне было ужасно жаль их). С тех пор прошло столько лет, но рана, горечь и боль от потери единственной дочери были все еще свежи. Как будто новость о гибели дочери они получили только вчера.