Это я тебя убила - Екатерина Звонцова
– Мой брат к тебе… – начинаю нервно, глубоко вздохнув, готовая к чему угодно. Эвер медленно встает.
– Нет. Конечно, нет.
– Как тогда ты понял? – Голос отчего-то садится, и в этот момент Эвер оборачивается. Он смотрит так пристально, что я немного отступаю. Я готова к вопросу: «Куда ты лезешь?» – я его заслужила.
– Это всегда видно, так или иначе. Даже если ты ничего себе не позволяешь. – Уголок рта Эвера вдруг дергается в улыбке. – Чтобы показать свое… расположение, иногда достаточно смотреть, например. Не обязательно залезать к человеку на колени, как делала Кирия.
– О боги! – усмехаюсь и я, хотя это скорее брезгливая усмешка: меня подташнивает, стоит вообразить Лина не то что лезущим к Эверу на колени, а даже просто берущим его за руку. Не знаю почему, ведь любовь между мужчинами и между женщинами у нас не редкость. – Прекрати. Пожалуйста.
Эвер кивает без промедления. По глазам видно, что и ему в тягость этот разговор. Он протягивает руку, молча прося отдать венок из лимонных побегов и виол. Я подчиняюсь.
– Идем к нему.
Киваю и веду его за собой, мимоходом глянув вниз, на маковый пустырь. Скорфус носится там как бешеный: у него особая любовь к этим чудовищным цветам, которыми людям даже запрещено украшать венки. Не меньше он любит налопаться бабочек, десятками кружащих над крупными мясистыми головками. Я маки не выношу, и пахнут они тяжеловато. Будто смертью.
– Мы уходим к королевскому участку! – кричу я, чтобы этот невыносимый кот нас все-таки не потерял. Он задирает морду, но присоединяться к нам не спешит. Ну и хорошо.
На королевском участке еще чище, чем на «геройском». Только на одной могиле я замечаю цветочный прах и быстро смахиваю. Он растворяется от легчайшего касания, летит по ветру зеленоватым дымом. Так со всеми надгробными венками: полежав несколько дней во всей неувядающей красоте, они просто истаивают, темнея и съеживаясь. Лишь изредка какой-нибудь упрямый цветок оставляет после себя горку вещества, смутно похожего на золу.
Королевские могильные камни выше и шире других, похожи на обелиски. Лин лежит у ближнего края утеса, так, что, будь его душа правда тут, мог бы слышать плеск моря. Но до него нужно еще дойти, более давние надгробия кое-где теснятся толпами и бросают глубокие тени. Идя мимо, я рассеянно читаю выбитые, а местами даже вызолоченные надписи.
Он зажигал маяки свободы. На могиле прадеда Иникихара.
Та, которая стала солнцем и победила чудовище. Прабабушка Эагра.
Верные дому и павшие за него. Мамины братья Ромор и Розор.
Прожил доблестную жизнь и дал нам доблестного короля. Плиниус Старший, отец моего отца.
Снова думаю о том, что могли бы написать на моем камне.
Грешная Орфо. Она старалась.
Эвер бесшумно идет за мной, я чувствую его – очень близко. Снова и снова в голову лезут мыли об… отвращении, которое вызывает у меня секрет Лина. Это неправильно, он ведь мертв. И он мой брат, я не вправе судить его, вот только я и не сужу. То, что я испытываю, сложнее. Я в ярости, нет, правда, просто в ярости. Если все так и было, то как… как Лин допустил это? Как довел до того, чтобы Эвер сделал то, что сделал? Лин должен был защитить его от любых притязаний своих дружков. Не знаю как, но защитить. Это нелепо, что он ничего не знал. Нелепо, что они вообще полезли к Эверу за его спиной. Нелепо, что они решили, будто могут сделать выбор – с кем дружить, кого любить, кому доверять – за своего будущего короля. Может, папа прав и дело только в их самонадеянности. Но для меня Лин виноват не меньше.
– Орфо. – Я застываю, когда прохладная ладонь Эвера ложится вдруг на плечо.
Сердце падает: снова кажется, что он мог угадать мои мысли, что еще немного – и заговорит о брате, о его чувствах, о том дне, обо всем сводящем меня с ума. Но Эвер даже смотрит не на меня, а лишь вперед, с удивленным и хмурым видом.
– Кто это? – спрашивает он, и я наконец прослеживаю его взгляд.
Перед могилой Лина спиной к нам сидит незнакомая девушка. Она украшает надгробный камень большим венком из желтых, белых и тигровых лилий.
Ее волосы – черный гладкий шелк – падают чуть ниже плеч. Колец нет, зато на темных, почти шоколадных запястьях – широкие литые браслеты из золота. Когда она, вздрогнув от наших шагов, роняет венок и оборачивается, я убеждаюсь: передо мной игаптянка. Тоже лет шестнадцати, с черными, как маслины, глазами и кошачьей округлостью черт. Открытый лоб, чуть вздернутый нос, пухлые губы. Платье длинное, почти такое же белое, как одежда Эвера, но все в золотых, красных и коричневых вставках. Узкую талию обвивает поясок-косичка, украшенный самоцветами; самоцветы и на мягкой иноземной обуви, больше похожей на две заблудившиеся лодки. Богато, по некоторым кварталам Гиргамоса лучше так не ходить. А эти черно-золотые стрелки? Мне на зависть, просто идеальны.
– Привет, – первой говорю я, осторожно сократив расстояние между нами до трех шагов. Не люблю, когда меня так боятся, сразу чувствую, что делаю что-то не так. – Мы не помешаем? Мы… тоже сюда.
Девушка молчит, рассматривая нас, потом быстро качает головой, поднимает венок и встает. Мы подходим еще ближе. Все это время я стараюсь улыбаться, хотя совершенно не понимаю, что происходит. Кто это такая, откуда она взялась?
Подростковые друзья Лина оказались не совсем друзьями. Они были на его погребении, но дальше, один за другим, стали исчезать. Не могу не понять их: грустно, когда твои надежды войти в ближний круг правящей особы рушатся в один миг. Грустно, когда место того, к кому ты подлизывался, занимает человек, считающий тебя дрянью. Несостоявшиеся «воины» все понимали насчет меня, и мне даже почти не пришлось с ними объясняться. Самых тупых отвадил Скорфус парой советов «пойти на хрен», что бы это ни значило. Сейчас у меня вообще нет этого самого ближнего круга. Пока я надеюсь полагаться на людей отца, которые мне вполне симпатичны, а дальше разберусь. Единственное я знаю точно: Круглого стола, Боевого Братства у меня не будет. Я не хочу, чтобы за мое внимание кто-то боролся. Все мои союзники будут равны и будут дружить по-настоящему. Не знаю как, но я
