Не открывайте глаза, профессор! - Лея Болейн
И реакция у него нечеловеческая.
Я только ресницами хлопнуть успела, а он уже оказался рядом, куснул за ухо, потёрся щекой о мою щёку, опустился передо мной на одно колено, мягко поцеловал в живот. Всё ещё плоский, но мы-то знали… Варт первый почувствовал — ровно через месяц и один день. Впрочем, я тоже сразу всё поняла — хотя ни по скорости, ни по силе с дуплишем мне никогда не сравниться, но воспринимать окружающий мир я стала куда острее, чем раньше, до близкого знакомства с профессором Мортенгейном и его бывшей мстительной гарпией-невестой, Гланией, которую я довольно долго знала как простую вольнослушательницу Виснейского Храма наук Аглану.
Несмотря ни на что, её судьба беспокоила меня.
Насколько я смогла выпытать у Вартайта, после долгих боданий лафийцев с магистратом, Глания избежала казни, но её свобода перемещения отныне была ограничена, проще говоря, она проживала теперь на некой строго охраняемой территории, покидать которую не могла ни при каких условия — и ни о замужестве, ни о полноценной свободной жизни и речи не шло. Никакого злорадства или удовлетворения я не почувствовала, только стылую жалость и безграничную печаль. Пусть мой опыт общения с разъярённой гарпией не вызывал желания его возобновлять, Аглана имела право как минимум на нормальную «человеческую» жизнь, хотя сама она явно бы возмутилась подобной формулировке. Впрочем, Варт обещал мне, что будет ходатайствовать в магистрате о смягчении приговора и необходимости продолжать разработку зелий, позволяющих редким запрещённым инорасам контролировать агрессивную вторую ипостась и быть интегрированными в общество.
И мне бы очень хотелось, чтобы так оно и было, хотя я уже успела убедиться, что всё, что попадает в магистрат и хоть как-то отличается от привычного хода событий, вязнет там, точно муха в густом забродившем киселе. Взять хотя наш с Вартайтом брак — мы подали прошение, страшно сказать, полтора года назад, а официальное согласие неких всемогущих магистров всё ещё не получили, так что формально заключён он не был. К моему собственному удивлению, волноваться по этому поводу я не стала. Рано или поздно, поздно или рано, этот вопрос решится. Стоит ли мотать себе нервы, особенно если уверенность в своём дуплише стала не просто железной — неколебимой, будто каменный дом с двухсотлетней историей?
А вот сам Мортенгейн нервничал, подозреваю, боялся-таки отказа, хотя уверял, что подобное невозможно. Дуплиш и человечка — какой ужасающий мезальянс! А с другой стороны запечатление… большая редкость.
— Чего ты боишься? Что страдающие неоплодотворённые дуплишии тебя похитят и изнасилуют в ночь болотника? — брякнула я однажды. — Вот, почувствуешь тогда себя на моём месте!
Вартайта неприкрыто перекосило, и я пожалела о своих необдуманных словах. Кто старое помянет… И торопливо продолжила:
— У нас говорят — вода камень точит. Если уж госпожа Галада до сих пор не откусила мне голову, что нам какой-то магистрат и всё сообщество дуплишей заодно?!
* * *
Тогда, два года назад, после того, как мы вдоволь набегались по лесам и пришли к обоюдному решению продолжить жить эту жизнь вместе, я быстро собрала своих немудрёный саквояж — за два месяца жизни у тётушки Марджи он нисколько не поправился — и попрощалась с радушной хозяйкой, а заодно и с Истаем, не без сожаления подозревая, что лояльность «взявшего себя в лапы» профессора не распространяется на очень близких друзей мужского пола. Не то что бы я собиралась покоряться, но если уж это не столько требование вредного характера, сколько веление волчьей натуры… стоило искать компромисс. Впрочем, Вартайт препятствовать нашему с приятелем прощальному разговору не стал, отвёл глаза и даже отошёл на добрых два десятка шагов, правда с таким видом, будто я стала, горестно посвистывая, намыливать отменную пеньковую верёвку и примериваться к ближайшей берёзе.
— Подлый предатель! — заявила я Исту, из чистого упрямства. А потом подумала и добавила. — Спасибо. Так или иначе… для меня-то всё закончилось хорошо — и не без твоего вольного или невольного участия.
— Точно хорошо? — очень серьёзно спросил Истай. — Подумай, Тильда… Ты точно не захочешь опять от него сбежать? Сейчас он присмирел, но он дуплиш и таковым останется. Природу не переделаешь, и когда он поймёт, что ты в его власти и никуда не денешься… А я… я всё-таки твой друг, и если ты хочешь… нет, ты только скажи — я что-нибудь придумаю, чтобы вызволить тебя. В любом заборе может найтись гнилая доска.
— А как же Аглана? — вдруг спросила я невпопад, не знаю, почему.
— В каком смысле?
— Ты же ей хотел помочь… я думала, ты влюблён в неё.
Истай усмехнулся — и вдруг показался мне гораздо старше, чем есть.
— Влюблён? Не знаю. Наверное, дело было не в ней, Тильда. Она была для меня скорее памятью о прошлом. Прошлом, которое я идеализировал до крайности, моём детстве в лафийской общине, которую мне безумно хотелось считать своей любящей семьёй. Там было… так хорошо, Тиль. Но мы были детьми, и я долго не хотел принимать того факта, что Глана выросла и стала той… стала той, какой стала. Заносчивой, высокомерной, не желающей воспринимать что-то на периферии её собственных интересов. Жестокой. А ещё я понял, что эта память о прошлом, словно корень, держит меня на одном месте. И в отличие от корня, можно её обрубить. Нужно. Чтобы идти дальше. Я же не дерево.
— И как ты теперь? — осторожно спросила я. Ист тряхнул светлыми прядями.
— Так себе. Но мне стало легче. Пусть я не лафиец, человеком тоже быть не плохо. Я понял это, глядя на тебя.
— А хочешь, я тебя поцелую? — спросила я, неожиданно для себя самой. Ист снова усмехнулся, покосился на Мортенгейна. Уж не знаю, слышал ли нас профессор, но его прямая спина лучше всяких слов и гримас выражала страдающее неодобрение.
— Хочу. Но боюсь, этот твой… кастрирует меня без наркоза.
— Могу с наркозом, я вообще-то добрый, — мы оба вздрогнули, а Вартайт, каким-то чудом оказавшийся рядом, мягко взял меня за руку. — Пойдём знакомиться с леди Гламм, моя Матильда?
— Если ты уж такой неправильный мужчина, что рвёшься познакомиться с роднёй своей… — я споткнулась на слове «невеста», потом ещё раз споткнулась на словах «жена», «девушка», «женщина» и в итоге решила не договаривать. — Мог бы дать
