Чуж чуженин - Ксения Скворцова
На миг в окно заглянуло солнце, и по лицу княжича пробежало несколько быстрых изумрудно-алых отблесков.
— В тот, последний раз ничего не помогало. Все проверенные способы оказались бессильны, и не проходившая лихоманка сжирала меня заживо. Тогда мать решилась на крайнее средство. Она велела послать за колдуном, про которого ходила самая дурная молва. Говорили, будто ему триста лет, что сердце его чернее дёгтя, что он оборачивается вороном и может наслать мор на целый город. К нему не решались ходить в открытую, потому что знали: он берётся за самые отчаянные и тёмные дела. Он мог помочь напустить порчу или приворожить холодную красавицу, проклясть род до седьмого колена и отравить колодец. Он не гнушался ничем, для него не существовало добра и зла. Именно к такому человеку обратилась за помощью моя мать, дошедшая в своём исступлении до последней черты. Ей было всё равно, какой ценой. Главное — сохранить жизнь родимого дитя, и цель оправдывала любые средства.
Ратмир замолчал и на миг опустил взгляд себе под ноги, перебирая пальцами в воздухе, точно пытаясь нащупать невидимый предмет. Заминка позволила Мстише выдохнуть и облизнуть пересохшие губы.
— Шуляку — так звали колдуна — хватило одного взгляда, чтобы без обиняков, которыми говорили с княгиней прочие, сообщить ей, что я не жилец. Но, в отличие от остальных, он знал способ отогнать от меня смерть. Шуляк пообещал матери, что, забрав жизнь у волка, вдохнёт её в тело слабого мальчишки. Звериная кровь поможет ему выздороветь, но, когда придёт время, она проснётся в нём, и княжич сделается оборотнем. В уплату за свои труды Шуляк потребовал у княгини клятву: как только её младший сын войдёт в лета и станет обращаться, она должна будет отдать его на семь зим во служение колдуну.
Выбор был прост, и нетрудно догадаться, что решила моя мать. Сколько бы отец ни возмущался, он сдался увещеваниям и не стал её отговаривать. В конце концов, князь тоже любил сына. Ряд заключили, и Шуляк привёл в исполнение свою часть. Мать же спряла шерсть с принесённого в жертву моей жизни волка и соткала рубашку, которую я отныне должен был носить, чтобы обращаться.
Ратмир горько усмехнулся, и Мстислава невольно поёжилась.
— Даже самому сострадательному человеку не под силу до конца понять и почувствовать, что испытывает другое существо. Кто сможет винить мать в том, что она хотела жизни для своего ребёнка? В детстве я не перекидывался, но каждое полнолуние со мной происходило что-то непонятное и страшное. Меня сваливала лихорадка, тело ломило, поднимался жар, и я погружался в умопомрачение, слышал волчий вой и странный, требовательный зов. Сначала этот зов казался далёким, но годы шли, и он становился всё отчётливей и неодолимей, пока, наконец…
Ратмир осёкся, а остекленевшие глаза несколько мгновений смотрели в пустоту.
— Пока, наконец, я в первый раз не обернулся, — прерывисто выдохнув, шёпотом докончил княжич. — Мама пыталась уберечь меня. Кажется, она до последнего надеялась, что я всё-таки останусь человеком. — Губы Ратмира судорожно искривились. — Стараясь оградить сына от тяжёлой правды, она ничего не говорила, поэтому, когда всё случилось… — Он опять замолчал, силясь подобрать слова. — Назвать это неожиданностью? Трудно описать тот ужас, что я почувствовал, когда мои кости начали ломаться, а внутренности — выворачиваться наизнанку. Когда я ощутил, как разум, мой собственный разум ускользает, а его место занимает кто-то свирепый и чужой. Я решил, что умираю, и, в общем, оказался прав. Ратша — маленький, невинный мальчик — умер в тот вечер.
Ратмир замолчал, словно забыв о присутствии Мстиславы, и когда она пошевелилась, княжич вздрогнул всем телом. Он быстро и без узнавания посмотрел на Мстишу, и ей показалось, что в его глазах стояли слёзы.
Но Ратмир тотчас отвёл взгляд и тряхнул головой, приходя в себя.
— Только после этого мама рассказала правду о происходящем со мной каждую луну. И ни единожды потом я думал, что, возможно, ей просто стоило дать мне умереть. Не вмешиваться в дела богов и не считать в безумной гордыне, будто те допустили досадную ошибку. Да что там говорить, как бы мама ни пыталась спрятать от меня свои сокровенные думы, я и сам порой замечал отражение той же мысли в её глазах.
Однако сделанного не воротишь, и, пусть её сын и превратился в чудовище, он жил.
— Не говори так! — не выдержала Мстислава, и Ратмир посмотрел на неё. Очи княжича были тёмными и блестящими, словно его вновь лихорадило.
— Это правда, Мстиша, — тихо и твёрдо выговорил Ратмир. — Ты ведь и сама знаешь. Ты видела.
Непроизнесённые слова застыли на губах княжны. Она и вправду видела. Рассказ Ратмира объяснял и его странное исчезновение, и непонятную болезнь, и тот страшный, нечеловеческий взгляд. Мстислава не заметила, как по позвоночнику пробежала зябкая дрожь.
— В ту ночь… — несмело начала она, и Ратмир кивнул, поняв с полуслова.
Мстиша сморгнула и потёрла ладонью об ладонь, согревая похолодевшие пальцы.
— Что произошло? — ломким шёпотом спросила она.
— Я не помню. — Голос княжича прозвучал сухо и отчуждённо.
— Не помнишь? — изумлённо повторила Мстислава.
— Когда это подступает… Когда я слышу зов и начинаю превращаться, ещё некоторое время я остаюсь человеком даже в волчьем обличье. Но это человеческое быстро исчезает, как бы яростно я ни пытался воспротивиться. Моё усилие тщетно, точно я пробую удержать воду в пальцах, и меня поглощает тёмная пучина. Её хватка так крепка, что, вернувшись в людское тело, на малый срок я всё ещё остаюсь волком и способен причинить вред тому, кому не посчастливилось оказаться рядом. Ты могла пострадать.
— И ты совсем не помнишь… — растерянно начала княжна, но Ратмир перебил:
— Нет, но знаю — то, что происходило в моём чёрном беспамятстве, было ужасно. Порой воспоминания остаются, и тогда они похожи на обрывки болезненного сна. В иной раз я не помню совсем ничего. Я не
