Месть за моего врага - Алексин Фарол Фоллмут
— Ты была права, когда сказала, что мы всегда будем голодны, — добавила Ирина. — Поэтому мёртвые и приходят к нам. Они знают, что мы не откажем им.
— Но нам не нужно то, что принадлежит Маше, — решительно закончила Катя.
— У нас есть своё призвание, — согласилась Ирина, и Яга благодарно обняла обеих дочерей, поочерёдно касаясь их щёк руками.
— Будьте осторожны, дочери, — велела им Яга. — Лёгкой дороги впереди не ждите.
Они были ведьмами Антоновыми.
— Мы не боимся, — ответили они в унисон и сели рядом с матерью.
(Лена)
Елена Антонова не так уж часто удивлялась. Таковы были подводные камни, с которыми приходится сталкиваться, когда слышишь или читаешь знаки Вселенной. Мир говорит на множестве языков, если слушать достаточно внимательно. Звёзды, листья, цветы, карты, земля — все они что-то да сообщают, хотя люди редко прислушиваются.
Лена так и делала. Она слушала все и наблюдала. Она и её сестры, хоть и были одной крови, смотрели на мир по-разному. Марья видела возможности. Катя и Ирина видели… иной мир, отличный от этого. Лилия, когда она вообще открывала глаза на что-либо, обычно предпочитала их закрывать, возвращаясь к своим снам. Галина видела в основном саму себя. И только Лена видела мир таким, какой он есть, хотя из всего многообразия она чаще всего выбирала именно звёзды.
В отличие от старших сестёр, Лена жила дома с матерью. Ирина и Катя давно разъехались, Марья — тоже. Лене не нравилось одиночество. В нём легко было потеряться.
— Маша умерла, — сказала Яга. В её голосе звучала усталость, а шаги отзывались тяжестью, предвещая тревогу, которую Лена пыталась уловить весь день. — Я полагаю, ты уже знаешь это?
На самом деле — нет. Лена читала судьбы всех своих сестёр, но именно Маша и Саша оставались для неё самыми неясными. То гасли, то вспыхивали вновь, не умирая окончательно и не следуя ни одному из предсказуемых путей, которые Лена могла бы понять.
— На этот раз нет, мама, — просто ответила Лена.
Яга остановилась, обдумывая её ответ, и протянула чашку, которую держала в руках.
— Я принесла нам чаю, — сказала она, и Лена вздохнула. Она поняла, что это значило. У Марьи был другой ритуал — она уговаривала Лену подняться на крышу, чтобы посмотреть на звёзды. Марья понимала сестру, знала, что Лена тянется к открытому небу и его загадкам, и всегда поощряла это.
Но чай тоже мог сгодиться в тяжёлые времена.
— Я предвижу для тебя сложный выбор, мама, — призналась Лена, принимая чашку, но не делая глоток. — Я знаю, чего ты хочешь, и знаю, что ради этого тебе придётся пройти через ад. Я знаю, что ты понимаешь, чего это потребует: жертв. — Она подняла взгляд, пристально глядя на мать. — Я также знаю, что тебе может не понравиться то, что ты узнаешь.
Эти слова затронули что-то в душе Яги, пробудили в ней смутное воспоминание.
— Это магия, Лена, — спросила Яга, — или интуиция?
— Это не то, что удовлетворит тебя, — с лёгкой усмешкой ответила Лена. — Но, тем не менее, это уже что-то.
Яга кивнула. Она ничего не упускала. Лена подозревала, что мать сама говорит на языке вселенной, или же наоборот — вселенная склонялась к её желаниям, сообщая ей обо всём.
— Ты всё равно это сделаешь, не так ли? — спросила Лена, а затем сама ответила: — Конечно, сделаешь.
Яга ненадолго задумалась, что-то едва уловимое мелькнуло в её глазах.
— Ты хорошая девочка, Леночка, — мягко промурлыкала она, и затем они с Леной пили чай, держа в ладонях свое будущее.
(Галя)
Для обычных людей Галина Антонова была чем-то вроде чарующего, харизматичного зеркала. Любой мужчина рядом с ней становился лучше: остроумнее, увереннее, обаятельнее. В её присутствии он превращался в самую лучшую версию самого себя. И неизбежно он — любой безымянный «он» — начинал любить её за это. Или, по крайней мере, за то время, которое она позволяла ему провести рядом. Но позволяла она немного, потому что не была глупа и прекрасно понимала, что именно он любил. Он любил не её, а себя — тот образ себя, который она создавала для него. Поэтому красивая Галя исчезала так же быстро, как и появлялась, растворяясь в ночи.
Людям, не обладающим магией, и в голову не приходит, что Галина сама по себе и есть магия.
Её сёстры, конечно, понимали это. Её мать — тем более. Они знали, что Галина была для них чем-то вроде катализатора, усилителя. Когда она была рядом, их магия становилась ярче, чётче, сильнее. Когда Марья, их старшая сестра, была особенно уставшей, она звала её: «Галя, милая Галя, подержи меня за руку». И Галина, вторая с конца, всегда уступала. Она переплетала свои пальцы с Марьиными и терпеливо ждала, пока не запылают искры.
Иногда это происходило глубокой ночью, когда Галина не могла позволить себе сомкнуть глаз до самого рассвета. Но она не шевелилась, понимая: это её дар, её значимость. Она не знала, как Марья вообще узнала об этом — может, догадка? Может, что-то более осознанное? Марья всегда видела важное, и, возможно, именно поэтому Галина, забытая вторая по старшинству, никогда не жаловалась. Она просто сидела с прямыми плечами, как идеальная копия Марьи, вплоть до изгиба их полуночных улыбок.
По утрам, всё ещё усталая, Марья (которая всегда находила силы на завтрак) брала Галину за лицо, глядя ей прямо в глаза, и дарила ей иную улыбку — тёплую, искреннюю, полную благодарности. Она говорила что-то вроде: «Ну, Галя, что будем есть?» — и они готовили блинчики на материнской кухне, посыпая себя сахарной пудрой и облизывая сироп с пальцев, пока вся семья не просыпалась и не собиралась за столом с тарелками, полными вкусностей.
— Маша умерла, — сказала Гале её мать тем утром, и странным образом — или, может быть, вовсе не странным — Галина почувствовала на губах вкус блинчиков, с трудом подавляя его. — Но я открою тебе секрет, — быстро добавила Яга, и Галина удивлённо подняла взгляд.
Она не была Сашей, младшей, и не Машей, любимицей; она была лишь одной из череды красивых сестёр с ещё более прекрасными дарами, поэтому её легко забывали и редко делились секретами. У близнецов, Кати и Ирины, их было предостаточно. У Лилии тоже, ведь она их видела во снах. Елена, казалось, знала все обо всех. Но у Галины их никогда не было, по крайней мере, до сегодняшнего дня.
— Какой? — спросила
