Далия Трускиновская - Единственные

– Лидка, держись! – заявила, врываясь в корректорскую, Регина. – Что мне предложили! Я увидела – сразу про тебя подумала! Это же на твою задницу! Идем к нам, померишь!

– Ох, неймется тебе! – заметила Варвара Павловна, которую трудно было провести фальшивым восторгом.

– Ну ведь как на нее шито!

Регина чуть не силком потащила Лиду в маленькую корректорскую.

Оказалось – она принесла джинсы, самые настоящие «вранглеры». Тамара их разглядела с изнанки, понюхала кожаный «лейбл» и чуть ли не на зуб попробовала, сказала: точно, оригинал.

– Они мне малы, – безнадежно сказала Лида.

– Теперь все носят в облипочку! Давай, натягивай!

– Их только с вазелином натянешь…

– Ничего, я помогу!

И действительно – помогла. «Вранглеры» даже застегнулись почти без втягивания живота.

– Пошли, козочка, покажешься Варваре!

– Да ты что!

При мысли, что придется в этой самой облипочке идти по длинному редакционному коридору, Лиду пот прошиб. Все мужчины увидят ее ляжки и наметившийся животик!

Но Регина вытащила ее за руку и проволокла по коридору, как мешок с картошкой.

– А что? Ничего! – сказала Варвара Павловна. – Сесть-то в них можешь?

Лида изумилась – ей казалось, что фронтовичка и коммунистка должна презирать это модное извращение. Но Варвара Павловна улыбалась.

– Ты, Лида, одеваешься, как бабушка. Нельзя же так, в самом деле. Ты молодая женщина, – строго объявила Варвара Павловна. – Надо соответствовать. Все в джинсах ходят – и ты ходи.

Наверно, так же она в военную пору говорила какому-нибудь растерявшемуся новобранцу: «Все в атаку бегут – и ты беги».

Оказалось – за эти темно-синие штаны с оранжевой отстрочкой нужно отдать всю зарплату. Лида онемела.

– Я могу тебе одолжить, – пообещала Регина.

– Да и я могу, – добавила Варвара Павловна. – Бери!

– Меня мама убьет.

– С мамой я сама поговорю. Скажу ей – будь я на двадцать лет моложе, сама бы такие носила.

Анна Ильинична Варвару Павловну уважала. Глава корректуры, женщина с высшим образованием, себе цену знает, с самим редактором на «ты»! Штаны, понятное дело, Анне Ильиничне казались отвратительными – нельзя же, в самом деле, так задницу показывать. Но Варвара Павловна сурово сказала, что они нужны – все редакционные женщины ходят в джинсах, одна Лида – в старушечьем костюме, а ведь ей и в райкоме комсомола приходится бывать, так что – пусть соблюдает молодежный стиль. Мнение начальства Алла Ильинична сочла законом.

«Вранглеры» были куплены – и едва навеки не залегли в шкафу. Лида сперва стеснялась их надевать. Потом, понемногу, стала носить с длинными свитерами. И это уже было для нее великим прогрессом.

Ее попытки подражать Варваре Павловне перешли на несколько иной уровень – отказавшись от делового костюма из плотного тесного трикотажа, Лида стала усерднее копировать уверенную повадку и голос, в котором порой прорезались совсем молодые и даже озорные нотки. Однажды, в отсутствие Варвары Павловны, она даже сказала Илоне и Тамаре: «Э-э, девки!», и получилось очень похоже.

А Илона совсем притихла. Она работала дневным корректором, но после прочтения трех полос домой не торопилась – что там, дома, делать? С матерью уныло ссориться из-за немытого пола? Она застревала в редакции, бродила по коридорам, часто забредала в отдел культуры и копалась в журналах. Однажды увидела в «Советском экране» лицо Буревого и затосковала, называя себя дурой и идиоткой. Буревой снялся в очередном революционном фильме, но в рецензии о нем не было ни слова – только физиономия, и та – на втором плане, за плечом главного героя.

Похоже, они оба были счастливы только в «Аншлаге»…

Но возвращаться туда Илона не хотела и не могла. Она не настолько любила театр, чтобы тратить на него кучу времени в отсутствие Буревого. А что же тогда она любила – понять было трудно. Она почти перестала читать и даже мечтать о том, как отыщет в Москве Буревого. Что-то в ней иссякло. И однажды она увидела во сне Яра.

Сперва она подумала, что это Буревой. Потом догадалась.

– Отдай мне это, – сказал Яр.

– Что – это?

Он протянул руку.

– Возьми и положи сюда, хорошо, крошка? Мне совсем немного надо. Я ж столько для тебя сделал, а ты не хочешь отдать какую-то мелочь?

Илона не поняла, о чем речь, но полезла рукой за пазуху (по логике сна был на ней почему-то бордовый материнский халат, запомнившийся с детства, тяжеленный и с витым поясом), нашарила и протянула Яру две какие-то штучки, размером чуть поменьше грецкого ореха, похожие на японские костяные нэцке и на свернувшихся клубочком котят. Были они вроде бы темно-коричневые или даже бурые, с желтоватыми пятнышками на выступающих округлостях, как будто отполированных.

– Да, два, – сказал Яр. – Очень хорошо. Значит, это и отдашь. Немного, но хоть что-то. Запомнила? Сейчас мне некогда, но потом я приду, и ты отдашь. А пока наслаждайся жизнью.

– Ты вообще куда пропал? – спросила Илона.

– Дела, сестренка, дела. Спрячь это и никому не показывай. Впрочем, никто и не попросит. Но если что – ты мне обещала, сестренка. Мне. Мне. Мне…

Илона посмотрела на две фигурки, как ей показалось – потяжелевшие. У одной блеснул крошечный глаз – словно открылся и закрылся. Но Илона уже понимала, что все это – сон, а во сне как раз эмбрион человеческого младенца должен превращаться в спящего кошачьего младенца и наоборот. Она сунула руку за пазуху, и фигурки там пропали.

Проснувшись, Илона пожарила себе яичницу с картошкой и стала собираться на работу. Все та же кухня, и все та же сковородка, и все тот же шкаф, и отлаженный за пару лет маршрут постель-туалет-кухня-ванная-шкаф-в-спальне, – все это вдруг показалось ей особым изощренным способом медленного самоубийства. Так не проще ли сразу? Или есть варианты?

Варианты были – знакомые по ахматовским стихам: «У кладбища направо пылил пустырь, а за ним голубела река. Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь или замуж за дурака…»

Илона расхохоталась, подумав: чем корректура не монастырь со строгой и умной игуменьей? Потом подумала, что это – уже на всю жизнь, потом сказала себе, что нужно вырваться туда, где живут веселые и талантливые люди, потом задала вопрос: а нужна ли она этим людям?

Хотелось не того, что вокруг, а чего именно – непонятно. И она расплакалась.

А потом она все же собралась с силами и пошла на работу.

На работе у нее была беда. Называлась: Ромка.

Рома после той истории стал чуточку другим – не то чтобы серьезнее, а как-то жестче. Он довольно быстро научился командовать выпускающими и бригадой. Он не вился вокруг Илоны, как раньше, но она знала – он наблюдает и все видит. Когда бы она слышала, как старый вояка Иван Дмитриевич вправляет Роме мозги, то бежала бы из редакции без оглядки. Хоть в дворники, хоть зимой на перекрестке мороженой картошкой торговать!