Далия Трускиновская - Единственные

Хотелось не того, что вокруг, а чего именно – непонятно. И она расплакалась.

А потом она все же собралась с силами и пошла на работу.

На работе у нее была беда. Называлась: Ромка.

Рома после той истории стал чуточку другим – не то чтобы серьезнее, а как-то жестче. Он довольно быстро научился командовать выпускающими и бригадой. Он не вился вокруг Илоны, как раньше, но она знала – он наблюдает и все видит. Когда бы она слышала, как старый вояка Иван Дмитриевич вправляет Роме мозги, то бежала бы из редакции без оглядки. Хоть в дворники, хоть зимой на перекрестке мороженой картошкой торговать!

Если бы Рома целовал в щеку, как раньше, все было бы проще – она бы ощущала свою власть над ним, а такие ощущения женщине просто необходимы. Но он соблюдал дистанцию, и это беспокоило. В тех случаях, когда они покидали редакцию в одно время, Рома провожал Илону, но она знала: это контроль. Он хочет быть уверен, что она попала именно домой, а не к Оле. И он говорит о редакционных делах, о необходимости вычитывать машинописные оригиналы до того, как их сдадут в наборный цех, для чего рабочий день корректуры должен начинаться хотя бы на полчаса раньше. Она отвечает, что материалы, которые сам на раздолбанной «Эрике» печатает Гена Ветлугин, попадают в секретариат даже без визы завотделом партийной жизни Петренко, просто потому, что все к этому привыкли. И дальше Роме с Илоной хватает разговоров о Ветлугине до самого ее подъезда. И есть в этом натуральная смертная тоска!

И что удивительного, если в один мерзкий вечер Илона, придя домой и услышав просьбу матери сбегать в дежурную аптеку, спустилась вниз, взяла лекарства, принесла их, а потом, когда мать ушла на кухню за стаканом воды, снова выскочила из дома.

Оля сидела на кухне с какой-то незнакомой сорокалетней женщиной, а на столе была бутылка водки. Впустив Илону, она вернулась на кухню.

– А я все рассказала Нюше, – сообщила она. – Нюшка, ты представляешь, я ему целочкой досталась!

Илона вспомнила Буревого. И впервые в жизни мысленно назвала его дураком. Ведь он не понял, что и она ему целочкой досталась! Значит, она столько лет любила дурака. Значит, сама – дура…

– Оль, налей мне фуфцик, – попросила Илона. Она не любила водки, но больше ничего Оля предложить не могла.

Потом, когда Нюша принесла из холодильника вторую бутылку, мир завертелся, как черно-белый мяч, поворачиваясь к Илоне то темной, то светлой стороной. Она то плакала, скорбя о своей глупости, то смеялась, повторяя:

– Ой, мамочки, какой же он дурак!

Нюша, раздухарившись, стала рассказывать матерные анекдоты. Они были безумно смешные. Потом Илона обнаружила, что не помнит, отнесла ли матери лекарства.

– Я пойду домой. Олька, проводи меня домой, я должна таблетки принести, – твердила она и вдруг заплакала: ей стало безумно жаль мать.

Домой она с большим трудом добралась к четырем утра.

Рома, естественно, не знал, как она провела ночь. В десять утра он позвонил ей с новостью – пошел официоз, случилась какая-то чрезвычайная встреча с участием генсека и чуть не всего Политбюро, а Ася только что сообщила, что заболела, и нужно мчаться в контору на всех парах.

Официоз шел километрами. Телетайпные ленты, разрезанные на куски длиной сантиметров в сорок, скалывались в толстые стопки и отправлялись в набор.

– Ты извини, но если не начать читать вовремя, то мы до утра не кончим, – сказал Илоне Рома. – И так у нас по вине корректуры в этом месяце записано два опоздания.

Это было чистой правдой.

Илоне было плохо, и она не могла этого показать Роме, он бы сразу догадался, откуда такое странное самочувствие. И показать это Регине, в паре с которой она читала гранки, Илона тоже не могла. Регина была врагом. Выбежав на пару минут из корректорской, Илона выпила в типографском буфете черный кофе, который ей сделали такой бешеной крепости, что глаза на лоб полезли. Бодрости хватило ненадолго. После четвертой чашки ей стало плохо, сердце так забилось, что она испугалась. В отделе спорта был диван – этот диван помнил, наверно, не то что первую мировую, а еще крымскую войну. Если бы он заговорил – редакцию, пожалуй, ликвидировали бы как главный городской очаг разврата. Илона легла на этот диван и попыталась прийти в себя. Там ее и нашел Рома.

Он догадался, что случилось, и задал прямой вопрос, она слабым голосом клялась, что он ошибается. И тогда, на диване, Илоне впервые пришла в голову мысль, что нужно поискать другую работу. Потому что врать придется еще не раз.

Но на горизонте появился декабрь с Новым годом, а кто ж под Новый год работу меняет? Потом наступил очень холодный январь, и оказалось, что работа через день имеет большие преимущества. Бекасов распорядился по случаю морозов развозить дежурную бригаду по домам на машине – ему были нужны здоровые сотрудники, а списывать перерасход бензина бухгалтерия найдет способ. Раз в неделю, или как получалось, Илона ходила в гости к Оле. Это стало жизненной необходимостью – там она чувствовала себя сильной, веселой, на многое способной и, кстати, красивой – ей это не раз говорили два Олиных соседа, заглядывавших на огонек. Вот так прямо и говорили, без всяких выкрутасов, и она смеялась в ответ почти счастливым смехом. Потом один из этих соседей оказался в Олиной постели, а другой предложил уединиться Илоне, но у нее хватило ума отказаться.

В марте приехала Олина мать и устроила страшный скандал. Нюша, соседи и Илона выскочили на лестницу, в чем были, вслед им взбесившаяся матушка выкинула вещи. Оказалось – Оля, вылетев из института, работать не устроилась, а продавала дорогие книги из дедовой библиотеки и даже картины, подаренные деду приятелем-художником.

– Ничего, – сказала Илоне Нюша, – я ее к себе возьму. Сейчас уже тепло, ничего страшного.

«К себе» означало – на базар, торговать овощами, а в сезон – и фруктами. Илона содрогнулась – это же целыми днями в грязи копаться. В корректуре, по крайней мере, тепло, сухо и чисто.

Через несколько дней ее нашел отец.

– Что там с мамой? – спросил он.

Илона заметила, что отец одет в другое пальто, все пуговицы – на местах, а облезлую шапку сменила хоть и кроличья, но вполне приличная. Они не виделись с самого Старого года, когда обменялись подарками. Илона еще удивилась, как отец додумался купить модные духи «Быть может», а она ему подарила недорогой шарф. Мать про их встречи не знала, но, как оказалось, отец издали следил за матерью.

– Ну, что… Болеет. А на работу ходит.

– Ты с ней как-нибудь поговори, что ли. Может, ей в санаторий надо?