Сиротка для дракона. Боевой факультет (СИ) - Шнейдер Наталья Емелюшка
— Унизил, заставив работать? — не удержалась я. — А вкусно кушать из чистой посуды за чистым столом потомственного дворянина не унижает?
— Так кто на что способен.
— Способен или просто родился в подходящей семье? — Меня тоже понесло.
— Я поступал на боевой! — Феликс снова дернул фартук, тесемка затрещала, оторвавшись. — На боевой, а не на обучение прислуги!
Он шагнул к двери.
— Ох, зря ты это, девонька, — протянула судомойка. — Декан-то его сейчас отправит нужники чистить, а крайняя ты будешь.
Я думала, взбешенный Феликс не услышит, но он обернулся.
— То есть — чистить нужники?
Женщина усмехнулась, откладывая полотенце.
— То и есть. Ваши благородия гадят-то не фиалками, и выносить это добро кому-то нужно. Выносить да мыть, чтобы благородные носы от запаха не страдали. И ежели студенты с первого раза не понимают, что наказание приятным не должно быть, его светлость может и доходчивей объяснить.
— Он не посмеет, — выдохнул Феликс.
— Почему нет? Это в городе ты, может, герцог какой и графья тебе кланяются…
Феликс едва заметно поморщился, и я поняла, что титул у него явно пониже, а скорее всего он и вовсе из нетитулованных.
— А здесь, в университете, выше декана только ректор, да тот до простых смертных не снисходит.
Она снова обернулась ко мне.
— Так что спасибо, конечно, милая, что вступилась, но зря ты это. Брань на вороту не виснет, а ты себе врага наживешь. Перевидала я за свой век таких упертых, как он.
Мы с Феликсом переглянулись.
— Пожалуй, я погорячилась, — сказала я.
Феликс, конечно, надменный и склочный тип, но ему, отродясь не знавшему, что такое грязная работа, и мытья посуды хватит, чтобы прочувствовать наказание. Тем более что ей дело, кажется, не ограничится. Нужники — явный перебор, и, в отличие от Феликса, я-то не сомневалась, что Рейт способен назначить и такую отработку.
— Я был неправ, — одновременно со мной выдавил Феликс. Повернулся к судомойке, и видно было, что его прямо-таки корежит от того, что он говорит: — Я не хотел… — Он замялся, явно не зная, какое обращение подобрать. И то правда, понадобись ему окликнуть ее на улице, крикнул бы: «Эй, ты!» — а вздумай назвать госпожой или на «вы», услышал бы, дескать, грешно вам, ваше благородие, над простой женщиной ломаться. — Не хотел никого оскорбить. Лианор, к тебе это тоже относится.
Прежде чем я успела что-то ответить, он подобрал с пола порванный фартук и шагнул за дверь.
— Что у тебя, руки корявые? — донесся оттуда голос Холли, а потом разом стало тихо, похоже, Феликс тоже умел накладывать купол тишины.
— А не такой он пропащий, — заметила судомойка, покосившись на дверь. — Каких только я господ тут не перевидала, мало до кого с первого раза доходит.
Я кивнула, с подчеркнутым усердием занялась посудой. Незачем перемывать кости Феликсу у него за спиной. Судомойка хмыкнула и так же демонстративно старательно начала вытирать чистые миски.
Феликс вернулся красный, точно рак, а скрежет зубовный, кажется, был слышен далеко за пределами столовой.
— За битую посуду придется заплатить, — сообщил он. Подхватил еще одну миску и со всей дури запустил в стену. Выдохнул. — Заплачу. Зато полегчало.
Как я и предполагала, одной посудой дело не ограничилось. После нее пришел черед котлов, потом — плиты, следом — столов и пола в зале: магия магией, но и просто рукам нашлось применение. Интересно, как управлялись кухонные работники, когда в университете не находилось ни одного нарушителя дисциплины? Впрочем, вряд ли подобные дни случались часто — судя по некоторым репликам Холли, бедокурили студенты постоянно и со вкусом.
Феликс после первой вспышки взял себя в руки и работал старательно, хоть и неумело. Мне даже стало немного его жаль: когда нас наконец отпустили, у меня гудели ноги и ныла спина, а ему-то, никогда не знавшему, что такое тяжелая работа, каково? Но он не ныл и не жаловался, только перед тем, как толкнуть дверь на улицу, убрал со лба прилипшие пряди и криво улыбнулся.
— Кажется, это впечатляет куда сильнее физподготовки.
— Привыкнем, — вздохнула я. — Говорят, человек ко всему привыкает.
Он усмехнулся, пропуская меня на улицу.
Родерика я увидела сразу. Сидел на скамейке недалеко от входа, и светлячок озарял страницы раскрытого учебника. Я успела заметить рисунок с чем-то странным, похожим на изогнутый мешок с выходящими из него гибкими трубками, прежде, чем он захлопнул книгу и поднялся мне навстречу.
— До завтра. — Феликс растворился в темноте.
— Как ты? — Родерик взял мои ладони в свои, и я, смутившись, выдернула руки. Покрасневшая кожа, подушечки сморщились складками — не стоило показывать их парню, привыкшему к совсем другим девичьим ручкам.
Родерик с улыбкой покачал головой и привлек меня за талию. Я потянулась ему навстречу, но за спиной хлопнула дверь, и прежде, чем я успела отстранится, послышалось ворчание Холли:
— Мало, видать, я вам работы дала, если сил хватает при всем народе обниматься.
— В самый раз, — ответил за меня Родерик. — Зато у тебя, видно, слишком много работы, что не заходишь.
— Так я и думать про колени забыла! Зачем я вас беспокоить буду!
Она покачала головой, но все же промолчать не смогла:
— А пигалица хороша, на второй день такого парня отхватила!
Родерик рассмеялся.
— Это я ее отхватил. Спокойной ночи, Холли.
— Вам того же желать не буду, — хихикнула она и, тяжело переваливаясь, зашагала прочь.
Я проводила его взглядом, а когда снова обернулась к Родерику, тот протягивал мне на ладони два широкогорлых пузырька с притертыми пробками. На этикетке было написано от руки «защитный» и «восстанавливающий».
— Что это? — спросила я.
— Чтобы ты не стеснялась своих ручек. — Свободной рукой он поймал мою кисть, склонился над ней с поцелуем. Я растерянно ойкнула. — И не прятала их от меня.
Он улыбнулся.
— Вот здесь, — Родерик приподнял баночку с надписью «защитный», — смесь тугоплавких масел и восков. И немного магии — чтобы они сразу не растворились в горячей воде. Они немного защитят кожу от мыла и кипятка. А вот этот, — он указал на вторую баночку, — намажешь на ночь. Там вытяжки из трав, облепиховое масло, прополис… ну и кое-что по мелочи. Ты ведь можешь есть мед? Надо было спросить об этом раньше, но я оказался крепок задним умом. Если от меда ты чешешься или отекаешь…
— Нет, — перебила его я. — Все хорошо. Спасибо.
Слов не было. Просто не было. Снова, как и с артефактами, он позаботился о вещах, о которых я никогда бы не подумала. «Белоручка» среди тех, с кем я росла, считалось оскорблением. И в то же время… я вспомнила руки судомойки: красные, опухшие, с глубокими трещинами. Конечно, за несколько дней мои такими не станут, но достанется им прилично.
— Прежде чем ты откажешься, скажу, что сам сварил притирания. Хороший целитель всегда немного алхимик.
— Спасибо, — повторила я. Осторожно взяла с его ладони баночки — неожиданно увесистые. Призналась: — Не знаю, что сказать. Обо мне никто так не…
— Тш-ш… — Родерик накрыл пальцами мои губы. — Твои друзья из приюта не могли позаботиться о тебе не потому, что ты им безразлична. Просто они сами были на попечении других людей. Я ничего особенного не сделал, Нори. Когда человек нравится, о нем хочется позаботиться, а когда это нетрудно сделать, забота ни к чему не обязывает. Разве что… — Он улыбнулся. — От поцелуя я не откажусь.
Я зарделась. Потянувшись на цыпочках, ткнулась губами в его губы и замерла так, не зная, что делать дальше. Родерик подхватил меня под бедра, поддерживая, вторая рука скользнула мне в волосы. Мягко захватил мою нижнюю губу, провел языком. Сердце заколотилось как ненормальное, ухнуло куда-то в низ живота, разливаясь теплом. Я прильнула к Родерику, старательно повторяя его движения, а потом мне стало все равно, что он подумает о моем умении целоваться. К запаху горьких трав, уже такому знакомому, примешивался пряный аромат прополиса и еще какой-то незнакомый сладкий запах, упругий шелк волос скользил под моими пальцами, мягкие и теплые губы ласкали мои, сбивая дыхание, срывая едва слышный стон.
