Другой край мира (СИ) - Иолич Ася

– Верделл, ты когда-нибудь в жизни делал большие глупости?

– Я? Нет. Я веду праведный образ жизни и совершаю только благонравные поступки, каждому из которых есть разумное и благочестивое обоснование. Правда, я иногда нарушаю заповеди добра и совести, но редко и совсем чуть-чуть.

– Понятно. А я, кажется, сделала большую глупость.

Он сидел и молчал. Аяна сморщилась.

– Ты не спросишь меня, какую?

– Ну ты же сама мне расскажешь, даже если я не спрошу.

– А вот и нет.

– Ладно. Почему ты считаешь, что совершила глупость?

Она отпила ещё немного и задумалась.

– Кажется, я недостаточно захмелела, чтобы об этом говорить.

– Я тоже пока трезвый.

– Расскажи пока про себя.

– Что рассказать?

– Как начинается твоё утро дома.

– До того, как меня вязли в большой дом, или после?

– До того.

– Мы просыпались на рассвете и готовили еду. Рис с острыми овощами, лепёшки из кукурузы, кашу, иногда яйца или рыбу. Рыба у нас была речная, с запахом тины и множеством мелких костей. Но мама умеет жарить её так, что все кости разом вынимаются.

Он отпил немного мёда и откинулся, прислоняясь к стене.

– Потом мама шла на работу. Она работала прачкой при большом доме. Она брала корзины с бельём и уносила их в сарай, и там долго тёрла бельё руками в растворе щёлока и в горячей воде. Я помогал ей как мог. Потом мы вынимали простыни и полотенца из лоханей, полоскали в холодной воде и отжимали. Руки мамы всегда красные были, будто обваренные, и она очень стеснялась их. Иногда мы ходили к местной знахарке, и та давала маме мазь, но мазь не помогала, потому что, чтобы она помогла, маме нужно было беречь руки от стирки.

– А где был твой отец?

– Он был в разъездах и в городе, и редко приезжал в тот дом, при котором работала мама. Он любил её когда-то... А может, это я себе придумал, чтобы не было так обидно. Потом он уехал, а мама родила меня, но, наверное, из гордости не стала ничего ему говорить. Она была катьонте при доме, но, родив ребёнка вне брака, не могла оставаться на таком месте. Ей пришлось пойти работать прачкой.

– Что делают катьонте при доме?

– Смотря какие. Есть камьеры и ками, они ухаживают за кирио, одевают их, помогают мыться, причесывают, бреют, чистят их пуговицы и запонки, выполняют личные поручения. И есть простые катьонте. Они почти не покидают нижних этажей. Они занимаются чёрной работой, топят камины зимой, собирают бельё с постелей кирио, ставят свежие цветы в вазы. Кроме того, есть экономки, управляющие, кухарки и стряпухи, мальчики, которые возят молоко, конюхи, псари...

– Это благородная работа – ухаживать за немощными.

– В каком смысле?

– Ты сказал, они одевают, бреют, причесывают несчастных калек.

– Кирья, прочисти уши! Я не сказал, что они калеки.

– Старики?

– Нет, кирья! Они такие же, как ты и я. Но только они кирио, богатые кирио. У кира Воло и кира Конды дома тоже есть личные камьеры, а они что, по-твоему, калеки или старики? Так, подожди. Надо налить ещё. А то мне хочется встать и ходить по комнате.

– И мне налей. Верделл, что значит «не хватает денег на свадьбу»?

– Это значит, что у человека недостаточно имущества, чтобы жениться.

– А какое имущество нужно, чтобы жениться?

– Смотря на ком. Если девушка низкого рода, то небольшое. Но такие браки очень редко заключаются, конечно. Почти никогда. Если же высокого — он должен выплатить огроменную сумму её родителям, потому что жена из хорошего рода производит впечатление и обеспечивает новые связи. Ну а если девушка порченая, то сами родители приплачивают, чтобы её взяли замуж. Но такое случается очень, очень редко... Девушек оберегают от такого.

– Порченая?

– Ну, кирья... А, нет, мне уже нормально. Это девушка, которая была с мужчиной до свадьбы.

– Погоди, ты имеешь в виду...

– Ага.

Они помолчали.

– То есть, ты хочешь сказать, что у вас девушек меняют на имущество, как другие вещи? И что человека, как вещь, можно «испортить»?

– Не человека, а девушку. Ну, получается, что так. Кирья, не смотри так свирепо на меня, не я это придумал!

– Ну ладно. Ладно! А если девушка полюбит кого-то, кто... как ты сказал? Низкого рода? Если она полюбит такого человека, но у него не будет достаточно имущества, чтобы обменять на неё?

– Тогда они не поженятся. У нас девушки не выбирают, за кого выйти замуж.

– Ты несёшь какую-то околесицу.

Он развёл руками.

– Так мы живём. Зато мужчина ценит жену, потому что копит на неё очень долго, а не как, например, в Харадале, где за девушкой ещё и приданое дают. Там, говорят, некоторые ублюдки женятся, сживают жену со свету, а приданое оставляют себе, и так пока не разбогатеют. Но их, конечно, наказывают... Если докажут. Ну что, ты достаточно захмелела?

– Ты говоришь страшные вещи, Верделл. Я не могу в это поверить. Налей ещё. А ты захмелел?

– Вроде того.

– Тогда слушай. За мной ухаживает один парень. Он нравится всем, а одна девушка даже пришла и бранила меня из-за него. Все говорят, что он замечательный. Он правда замечательный, и с ним легко. Когда мне однажды стало страшно, я обняла его, и мне стало немного спокойнее. В общем, я недавно поцеловала его. Но мне кажется, я зря это сделала.

– Почему?

– Ох, Верделл... – Она обхватила лицо ладонями. – Как ты понимаешь, что тебе нравится девушка?

Верделл неожиданно смутился, и даже в свете фонаря это было очень заметно.

– Ну... меня к ней тянет.

– Как?

– Кирья... ты правда хочешь знать?

– Да. Расскажи.

– Ну, у меня появляется такое ощущение в животе, будто я съел что-то несвежее, но это не противное, а приятное ощущение. Мне хочется быть рядом с ней и смотреть на неё, разглядывать её черты лица, волосы, родинки на щеке или плечах. Представлять её в нижнем платье или вообще без него. У меня поднимаются дыбом волоски на затылке и начинает всё валиться из рук, если она рядом. Мне хочется говорить громче обычного и выделываться перед ней, а ещё ловить её восхищённые взгляды. И ещё я очень сильно ревную, если на неё кто-то смотрит, или если она смотрит на кого-то.

– Ревнуешь?

– Да. Гадкое, мерзкое чувство, как будто у тебя внутри всё сжалось то ли от страха, то ли ещё от чего-то. И невозможно ни о чём другом думать. Кровь приливает к лицу, стучит в висках. А перед глазами картинки, чем может закончится её разговор с этим хмырём, и они совсем не успокаивают. Совсем.

Он помолчал.

– Кирья, ты так об этом спрашиваешь, будто тут у вас в долине и этого тоже нет, как денег или убийц.

– Есть. Я говорила тебе, что Миир подрался с другим парнем из-за девушки.

– И ты никогда не испытывала ревность?

– Я думаю, что испытывала.

– Тогда почему ты думаешь, что делаешь ошибку?

– Кажется, что я чувствую всё это. Но не к тому парню, которого я поцеловала.

– Зачем же ты его поцеловала?

– Не знаю. Все вокруг хвалили его, а ещё целовались, обнимались, говорили о любви, о замужестве, шутили и упоминали, как видели кого-то без одежды, и я тоже постепенно начала думать об этом всём.

– Но его-то зачем целовать? Ты думала о нём? Вспоминала его голос, волосы, взгляд?

– Нет.. Нет! Мне было жалко его, Верделл! Он стоял там и мучился!

– Знаешь, кирья, меньше всего на свете я бы хотел, чтобы меня целовали из жалости. По мне, так это унизительно настолько, насколько возможно.

Они снова помолчали.

– Ну и что же мне теперь делать? – тоскливо спросила она.

– Давай кружку.

Они помолчали ещё.

– Слушай, кирья, а что с тем парнем, которого ты ревнуешь? Что тебе мешает поцеловать его, а не того, первого? О нём-то ты думаешь, как полагается? Ой, что я несу. Прости.

– Да. Думаю, и меня это беспокоит. Мне кажется, это неправильно.

– Неправильно думать о ком-то?

– Ну, так, как я думаю – да. Эти мысли очень... они очень...

– Стой. Я понял. Но не всё. Если он тебе нравится, и ты хочешь... ну... Если... вот чёрт! Короче! Что тебе мешает, в конце-то концов? У вас же с этим тут всё совсем не так, как у нас!