Крапива - Даха Тараторина
Она сделала ещё шаг и поняла, что падает.
– Не могу больше… – слова больно рвали зачерствевшее горло. – Не могу…
Влас и Шатай разом поймали её за локти, не дав распластаться на земле.
– Нэльзя останавливаться, аэрдын. Будэт хуже.
Княжич, хоть и кивнул, но вслух согласиться со шляхом не мог, и ядовито усмехнулся:
– Куда уж хуже?
Степняк одарил его уничижительным взглядом, но поберёг силы и отбрехиваться не стал. Он пальцами зачесал назад взмокшие волосы и облизал губы. Нехотя признался:
– Рэбёнком мэня нашли на границе Пустой зэмли. И я был жив, а с собой имэл воду. Гдэ-то здэсь есть источник, я знаю… Чувствую, что есть.
От жажды у Крапивы пересохли даже глаза. Она вся была как измученный жарой хрупкий росток, слабеющий с каждой пройдённой верстой. Однако, в отличие от княжича, со шляхом не спорила.
– Я тебе верю, – робко улыбнулась девица. – Мы обязательно найдём родник. Только давайте… отдохнём самую чуточку… и пойдём дальше…
– Нэльзя, аэрдын. Остановишься – и стэпь сожрёт тэбя!
– По-моему, она уже нас сожрала, – мрачно подметил Влас. – И теперь переваривает…
Если степь была живым существом, то в Пустых землях находилось её брюхо. Крапива слышала стоны умирающих трав, нутром ощущала, как корёжатся их корни. Её ужас мог бы разделить лишь тот, кто бродил по ратному полю после битвы, внимая стонам раненых.
– Простите. Простите, я хотела помочь. Так хотела… – Ноги отнялись, и Крапива осела на землю. – Вы идите… Я догоню… Вы, главное, до Тяпенок…
– Вставай, аэрдын! Нэльзя…
Влас приставил ладонь ко лбу, закрываясь от солнца. В который раз он всматривался в даль, но не видел ничего до самого горизонта, обманчиво близкого.
– Она не встанет, – сказал он и поднял лекарку на руки.
Та заупрямилась:
– Нет, пусти! Тебе нельзя! Ты ранен…
– Я полон сил, Крапива. Никогда не ощущал себя живее! – соврал Влас.
Она коснулась ладонью его щеки, невозможно горячей.
– Едва червя заборол… Ты так не доживёшь до ночи.
– Хочешь поспорить? За эти дни я обманул Тень трижды!
– Это она обманула тебя…
Княжич недоверчиво изломил брови, как умел лишь он. Шаг, второй, третий… На лбу залегла глубокая морщина и почти сразу лицо исказила гримаса боли.
– Накаркала, – прохрипел он и завалился лицом вперёд вместе со своей ношей.
Шатай кинулся к ним.
– Хэй! Хэй! Аэрдын! Крапива! Влас!
Но растолкать хоть кого-то не выходило.
Шлях сел со спутниками рядом, уткнувшись лицом в колени. С рождения степь была ему домом. И с рождения отнимала всё, что дорого. Не знающий отца и мать, лишившийся той, что воспитала его как сына, предавший племя и погубивший любимую…
Когда юный шлях входил в возраст мужа, проводили обряд. Мальца раздевали догола и ставили на колени под палящим солнцем. Кожа становилась красной от ожогов, от жажды являлись видения, а смрадники кружили в небе, присматриваясь к возможной добыче.
Если становилось совсем невмоготу, шлях просил остановить действо, и по тому, как долго простоял он, молясь Рожанице, судили о месте нового мужа в племени. Когда посвящали Шатая, он не выстоял долго. Потому ли, что был измождён ещё до того, как попал к Иссохшему дубу, или ещё почему… Он бросил испытание почти сразу и стал младшим, как Брун. Как калека Кривой.
Если же мальчишка стоял на коленях так долго, что падал от усталости, его имя передавали из уст в уста. Стрепет в своё время отстоял два восхода солнца, после чего его ещё столько же отпаивали кумысом.
Выходило, что, чтобы родиться на свет достойным мужем, требовалось убить в себе трусливого мальчишку. Иногда Шатаю казалось, что он так и не сумел сделать этого. Наверное, потому степь не приняла его.
Шатай завалился на бок, не отняв лица от колен. Они со срединным княжичем замерли по разные стороны от Крапивы, словно даже в посмертии стремились уберечь её от беды. Вот только не сдюжили.
Ковыль шуршал свою грустную песню, а большая любопытная дикая кошка, прижимая уши, кралась по нему. Её манили незнакомые запахи, но врождённая осторожность не позволяла сразу приблизиться к чужакам. Но кошка была не одна: в её теле жило другое существо, столь же дикое, но куда более безрассудное, оно двигалось быстро и уверенно. Кошка уступила разум, и шкура её полысела, а кости вывернулись в стороны. Существо вытянулось вверх, меняясь очертаниями. Безрассудное существо остановилось около чужаков. Длинная тень перечеркнула три бездыханных тела единым росчерком, но ни одно из них не пошевелилось.
Глава 14
Крапиве почудилось, что она тонет. Вода бурным потоком текла в горло, а руки и ноги оставались недвижимы: она попыталась барахтаться, но тело не слушалось.
– Тише, девочка, тише!
И только уразумев смысл сказанного, травознайка догадалась открыть глаза. Бурный поток оказался тоненькой струйкой терпкого напитка, руки и ноги же покоились на положенных им местах и отяжелели оттого, что девица перегрелась. Часто лекарка отпаивала больных снадобьями, а на их месте оказалась впервые.
Но всего страннее было то, что чашу у губ Крапивы придерживала совсем юная девчушка с задорной улыбкой. Девчушка невозможно походила на Крапиву: крепенькая, но тонкокостная, невысокая, с зацелованной загаром кожей. Золотые волосы её рассыпались по плечам, а в многочисленных тонких косах звенели вплетённые амулеты. И только глаза были не синими, как у аэрдын, а ярко-зелёными. В полумраке шатра они сияли как драгоценные камни… или как глаза степной кошки.
– Кто ты?
После пережитого горло не слушалось Крапиву, она спросила, но не расслышала собственных слов. Зато расслышала та, что сидела с нею рядом.
– Я не враг, девочка. Моё имя Байгаль.
Крапива и сама была молода, многие в деревне величали её внученькой, а кто построже, то и малявкой. Но Байгаль в сравнении с нею могла бы считаться ребёнком. Однако Крапива не привыкла начинать беседу с укора. Она кивнула и представилась:
– А я…
– Аэрдын, – угадала девчушка.
– Меня Крапивой кличут… Где ты услышала это слово? От Шатая? Он здесь? А Влас?
Байгаль отбросила волосы за плечи, и амулеты в них задребезжали громче.
