И в сумерках придёт рассвет - Надежда Черпинская
Одежды, волосы и лицо Лиарина казались белоснежными. Это было несложное заклинание – оно всего лишь отразило его истинную сущность.
Таким он виделся в Мире Теней, когда бродил Эльфийскими тропами по долине Элтлантиса. Но теперь он призвал часть Призрачного мира в Золотой Город и предстал перед людьми, раскрыв чары своего имени.
Его звали Лиарин – «Сияющее сердце», и они узрели свет его сердца, всех его многогранных чувств: любви, гнева, отчаяния, надежды, ненависти и сострадания. И этот свет ослепил их на время, ибо для этих людей многие его чувства были непонятны и новы, и повергали в ужас.
Не теряя времени, эльф и братья-охотники покинули трактир и поспешили к Северным воротам, где оставались их лошади.
Серьёзно никто не пострадал, но многочисленные синяки и кровавые ссадины изрядно «украсили» троих мужчин.
– Что за потасовку ты устроил, Марин? Признаться, не ожидал от тебя такого. Я могу хорошую драку заварить – ты знаешь. Это меня хлебом не корми! Но ты, братец! – воскликнул Сайран возмущенно, не замедляя шаг.
Он прижимал ладонь к подбитому и уже основательно заплывшему глазу.
– Кое-кому не понравился приятель нашей драгоценной Мары, – отозвался старший из братьев. – Кстати, это Лиарин… Он ищет Мару.
– Я – Сайран из Калиба, – представился светловолосый богатырь. – Слушай, господин Лиарин, если ты приятель нашей Марушки, может, ты тоже умеешь исцелять словами? Не то, чтоб очень болит, но противно как-то с расквашенной физиономией…
– Разумеется. Свернём сюда! – предложил Лиарин.
И троица скрылась с оживленной улицы в небольшой тупиковый дворик, где никого не было. Лиарин протянул руки к братьям и, закрыв глаза, трижды повторил заклятье: «Маяна кару, далегас кару, Лиарин каринах эла». Все следы побоища исчезли в один миг.
– Вот здорово! – обрадовался Сайран, притрагиваясь осторожно к тому месту, где только что горел фонарь. – А сам-то ты как же, господин эльф?
– Себя я излечить не могу, но это не беда, – отмахнулся Лиарин. – Благодарю вас от всего сердца за помощь и за вести об Эрсель! Теперь я должен спешить.
Эльф поклонился.
– Постой, господин, мы ведь тоже в Калиб едем, вернее в деревеньку рядом. Не откажешься от таких попутчиков? Правда, мы только завтра. Мы тут торговали промыслом нашим: мясо, меха, дичь… Продать – всё продали, а вот купить, что надо, ещё не успели. Завтра утречком поедем. Только, на груженой повозке тащиться долго будем… А тебе, небось, поскорее Мару увидеть хочется?
Эльф кивнул, соглашаясь.
– Но есть выход, – продолжал Марин, – я-то в Галиорт приехал на лошади, а повозкой правил Сайран. Мы обратно на телеге и доедем. Воронок наш – конёк выносливый, ещё столько же свезёт. А ты, господин Лиарин, бери нашу Серебрянку! Она тебя домчит быстрее ветра.
Сердце эльфа переполняла радость. Наконец-то всё складывалось, как нельзя лучше!
Когда он увидел прекрасную, серую в яблоках кобылу Марина обрадовался ещё больше. Хозяин не преувеличивал её достоинств.
– Как же я верну вам лошадь? Такую кобылу жаль потерять, – спросил эльф, поглаживая шею Серебрянки, и та доверчиво уткнулась в его плечо мордой, словно всю жизнь знала.
– Оставь у Гарины! – решил Марин. – Мы заедем к ней. Надеюсь, что вы с Марой нас дождётесь. Мне бы хотелось увидеть голубушку Мару ещё хоть разок!
– И мне тоже, – добавил Сайран. – И скачи быстрее, господин эльф – такую девчонку нельзя надолго оставлять одну!
Новые знакомые распрощались, и вскоре Серебрянка уже летела вскачь по Салинской дороге.
Восхождение по горным тропам был нелёгким занятием. День выдался хмурый. Свинцовые низкие тучи, казалось, зависли в небе и не сдвигались с места. Моросил холодный раздражающе-нудный дождь, потому Мара шла, укутавшись в плащ и накинув капюшон. От этого было жарко, но мокнуть не хотелось.
Мара Джалина приостановилась, чтобы отдохнуть: подъём был долгим и крутым, а скользкая грязь под ногами мешала идти. Путница отчётливо услышала тихий щелчок слева (будто сломалась тонкая ветвь), но, оглядевшись, никого не увидела, кроме птицы, прыгающей в зарослях кустарника.
Мара пошла дальше, но буквально через два шага прямо перед ней на дорогу выпрыгнул человек.
– Ни с места! Ни одного движения! – грозно велел он.
И Мара подчинилась, ибо в руках его был лук с вложенной стрелой. И выглядел он довольно серьёзно.
В тот же миг по обочинам дороги возникло ещё четыре воина (по двое с каждой стороны). Они, казалось, выросли из-под земли, так надёжно скрывали их кусты до этой минуты. Сзади послышались шаги, и Мара поняла, что окружена со всех сторон. Она опасалась даже шевельнуться, помня о том, что восточные горцы скоры на расправу и горячи в бою.
Капюшон мешал обзору, и лучше всего девушка видела первого воина, медленно приближающегося к ней. Лук его был наготове.
Молодой парень, года на три-четыре старше самой Мары, высокий, статный, хорошо сложенный, темноволосый, одетый в коричневую шерстяную рубаху, серебристую кольчугу, а на груди сияла золотом эмблема Остенграда – орёл, сжимающий меч.
Это уже было хорошо! Поскольку Мара попала в руки пограничных дозоров Востока, а не в лапы Каран Гелана.
Пожалуй, юношу, можно было, назвать красивым, но Мару мало заботила степень его очарования. Утешало и то, что хоть лицо воина оставалось настороженным и недоверчивым, а карие глаза внимательно следили за Марой, в нём не угадывалось озлобленности и жажды крови. Это было лицо бдительного и осторожного защитника своего родного края.
– Что ты делаешь в земле Остенграда, странник? – раздался властный голос позади.
Но Мара не успела ответить…
Первый воин, не опуская оружия, велел:
– Откинь плащ!
Мара слегка подняла голову, чтобы он видел её лицо, и медленно отбросила за спину полы своей накидки, показывая, что она носит юбку, а не меч. Лицо незнакомца выражало недоумение, граничащее с изумлением.
– Это девушка! И она безоружна, – громко сообщил он.
– Безоружная женщина может быть опаснее вооруженного воина, – донёсся до Мары всё тот же холодный голос, но уже ближе. – Ты не должен забывать об этом!
К «первому» подошёл обладатель властного голоса. На ходу он откинул капюшон с головы Мары, и несколько холодных капель дождя упало ей на лицо.
Второй воин был немного старше первого: лет двадцати пяти. Ростом не уступал кареглазому. Одет был также, и тоже
