Лес - Челси Бобульски
— Забудь всё, что я когда-либо говорил.
Генри опускается в моё рабочее кресло, вытягивает перед собой свои длинные ноги, а руки лениво опускает по бокам.
— Это было самое чудесное явление, которое я когда-либо испытывал.
Я заставляю себя улыбнуться.
— Лучше, чем штаны на завязках, да?
Он кивает.
— Лучше, чем телевизор?
— Намного.
Он откидывает голову на спинку стула и качает головой, закрыв глаза.
— Люди вашего времени — гении.
— Предполагаю, что ты имел в виду мужчин и женщин.
Он ухмыляется.
— Конечно. Приношу свои извинения.
— Твоё время тоже было не таким уж плохим.
— Да, но вода, которая льётся со стены, уже нагретая? Свет, который исходит от проводов вместо пламени? Ложа, в которой ты можешь посмотреть спектакль, не выходя из дома и не сидя в душном театре? Если откинуть плохой вкус в моде, я мог бы вполне привыкнуть к такой жизни.
Я сажусь.
— Генри, ты же знаешь, что не можешь никому рассказать о том, что ты здесь видел, верно? Ты не можешь пытаться изобрести всё это для себя, в своём времени, или рассказывать людям обо всём, что ты видел…
— Я уже говорил тебе раньше, Винтер.
— Я знаю, я просто… мне нужно это сказать, и мне нужно услышать, как ты говоришь, что понимаешь. Это моя работа.
Он кивает.
— Я понимаю. Когда я вернусь в своё время, я буду вести себя так, как будто понятия не имею о чудесах, которые ожидают будущие поколения.
— Хорошо.
Он не сводит с меня глаз. Взгляд тяжелый, давит на меня. У меня пересыхает в горле, а ладони чешутся, поэтому я взбиваю подушку позади себя, разрывая связь.
— Готов ко сну?
Я не понимаю, пока не становится слишком поздно, что мой комментарий был бы намного более невинным прошлой ночью, до того, как мы почти поцеловались. Теперь Генри продолжает наблюдать за мной, его расслабленное тело внезапно напрягается, и я знаю, что он тоже думает о нашем почти поцелуе.
— Потому что я могу выключить свет, — говорю я, — и я могу лечь в свою кровать, а ты можешь лечь в свою. И мы сможем поспать.
Здорово. Способ прояснить ситуацию, неудачница.
— Хорошо.
Он забирается в свой спальный мешок, и я выключаю свет. Я забираюсь под одеяло, ожидая, пока мои глаза привыкнут к темноте. Уже поздно, и лучи лунного света, льющиеся в моё окно, не золотят его, как прошлой ночью. Вместо этого они взбираются на стену, и с ним легче разговаривать, когда я не вижу его серебристых скул.
— Генри?
— Да?
— Мы найдём твоих родителей, — говорю я. — Я обещаю.
— Не обещай того, что может оказаться вне твоей досягаемости, Винтер. Это сделает из тебя лгунью. Вместо этого пообещай, что будешь усердно работать, чтобы помочь мне найти моих родителей, или пообещай, что не отправишь меня обратно, пока мы не исчерпаем наши ресурсы. Эти обещания ты могла бы сдержать.
Я ничего не говорю. Я лежу в темноте, обдумывая его слова и наблюдая, как тени ветвей деревьев дрожат в лунном свете.
— Генри?
— Да?
— Мы найдём твоих родителей.
ГЛАВА XXIX
Я просыпаюсь от зуда под кожей. Миллион пчел гнездится в моих мышцах, пробуравливая себе путь сквозь плоть. Солнце — низкий оранжевый шар в углу моего окна, окрашивающий деревья в медный цвет с одной стороны, в чёрный — с другой. Я чувствую тягу из глубины моего пупка — нить, соединяющую меня с моим порогом. Она тянет, ослабевает, снова тянет. На этот раз сильнее. Более настойчиво.
В моём лесу путешественник.
Генри всё ещё спит на полу, скрестив руки под головой. Синяк сегодня выглядит хуже, и небольшие следы крови просочились сквозь повязку на его руке. Я делаю мысленную пометку дать ему аспирин от боли, когда он проснется.
Я прикрываюсь открытой дверцей шкафа и натягиваю джинсы и чёрный свитер. На окне иней — жара официально спала, — поэтому я беру чёрную вязаную шапку и перчатки из зимней коробки в бельевом шкафу.
Мама на кухне готовит омлет из яичных белков с зелёным перцем и нежирным сыром, когда я спускаюсь по лестнице.
— Привет, милая. Я не ожидала увидеть тебя так рано. Хочешь позавтракать?
— Не могу.
Я вхожу в прихожую, засовываю ноги в ботинки и зашнуровываю их спереди так быстро, как позволяют мои одурманенные сном пальцы. Шнурки пропускают пару петель, но этого достаточно, чтобы ботинки держались на моих ногах, и это всё, что имеет значение.
В дверях появляется мама с кружкой кофе.
— Должна ли я спросить, почему Мередит спит на нашем диване?
Я вздрагиваю. Я совсем забыла о Мер.
— Вчера вечером её бросил парень, и она не хотела идти домой.
— Её родители знают, что она здесь?
— Да.
Потому что именно это она ответила им на вопрос: где будет всё это время. Но маме не обязательно это знать.
— Держи, — мама подаёт мне кофе, когда я встаю. — По крайней мере, немного разбуди себя, прежде чем идти.
Я беру кружку. Кофе чуть тёплый, и я опрокидываю его, как студент колледжа, выпивающий рюмку.
Зуд под моей кожей теперь похож на отбойный молоток, хотя я не знаю, связано ли это с тем, что здесь больше одного путешественника, или это из-за кофеина. Я прислоняю голову к стене и возвращаю кружку.
— Спасибо.
— Будь осторожна там.
Я накидываю куртку, кладу руку на дверь, ведущую на заднее крыльцо, но потом вспоминаю.
— Мам?
Она поворачивается.
— Позволь мне позаботиться о стирке сегодня, хорошо?
Её бровь выгибается.
— С чего вдруг такая необходимость стать хозяйственной? Есть ли что-то спрятанное в твоём белье, что ты не хочешь, чтобы я нашла?
Только старая папина одежда, забрызганная грязью. О, и мальчик в моей комнате, которому негде будет спрятаться, если ты ворвешься туда в поисках грязных носков.
— Я бы хотела. Я просто знаю, что тебе нужно оценить все работы, и я подумала, что могу помочь.
Она улыбается.
— Ну, я была бы дурочкой, если бы отказалась от такого предложения.
Этого недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности, но это всё, что я могу сделать. Я мысленно молюсь, чтобы мама не нашла Генри, пока меня не будет, затем поворачиваю ручку
