Холли Блэк - Белая кошка
Она больше не рисует, просто тыкает себя острым концом ручки.
— Не надо. — Я накрываю ее руку в перчатке своей, и Лила вздрагивает, словно очнувшись ото сна.
— Баррон посадил меня в клетку, надел шоковый ошейник, как на собаку. Сказал, так даже лучше: теперь я им не мешаю, но все еще могу пригодиться. Я работала над разными людьми, и они ночью выходили прямо к вам. Кошке ведь гораздо легче незаметно пробраться в дом и до кого-нибудь дотронуться. Даже тебя заставляла выходить во сне из общежития. — Ее ноздри яростно раздуваются. — А ты смотрел на меня как на пустое место, на животное. Я все ждала, когда ты попытаешься меня спасти, но напрасно.
Не знаю, что сказать. Так тоскливо — словами не выразишь. Хочу дотронуться до нее, но какое я имею право после того, что сделал?
— Я знаю, Баррон над тобой работал. — Лила качает головой. — И здесь я только благодаря тебе. Не стоило так говорить.
— Ничего. — Глубоко вздыхаю. — Мне есть за что просить прощения.
— Я должна была догадаться, что тебе стерли память. Баррон колдует направо и налево: одних заставляет забыть, других — вспомнить, а у самого в мозгах сплошные дырки. Хочет всех дергать за ниточки, как марионеток, но постоянно забывает, где эти самые ниточки. Вот только в одиночестве начинаешь потихоньку сходить с ума. Он иногда забывал менять воду или кормить меня, а я кричала, кричала, кричала.
Она опять замолкает и смотрит в окно.
— Сама себе пересказывала истории, сказки, отрывки из книг, но надолго этого не хватало. Вначале пыталась сбежать, но надежды тоже надолго не хватило.
Лила переходит на шепот, склоняется мне на плечо. От ее теплого дыхания волоски на шее встают дыбом.
— Потом узнала, что вы собираетесь убить папу: подслушала их разговор. И поняла: черт с ним — с побегом, остается только тебя убить.
— Хорошо, что не убила.
Вспоминаю, как цеплялся за холодную шиферную крышу. Лила улыбается.
— Как оказалось, Баррон караулил уже не так внимательно. Ошейник частично нейлоновый — в нем почти удалось протереть дырку. Снять трудно было, но я сумела.
Вспоминаю запекшуюся кровь у нее на спине.
— Ты все еще меня ненавидишь?
— Не знаю. Немножко.
Ноют ребра. Так хочется закрыть глаза. Где-то плачет ребенок. Впереди какой-то бизнесмен втолковывает по телефону: «Нет, мне не нужен шербет, я его не люблю. Мороженое нужно, черт вас подери».
Пускай ребра болят; наверное, я это заслужил.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Атлантик-Сити переливается огнями, на набережной светло почти как днем. Мы вылезаем из такси прямо перед отелем «Тадж-Махал», потягиваясь после долгого путешествия. Очень хочется спать. На часах около четверти десятого — опаздываем.
— Ну все, отсюда я сама.
Зевая, достаю ручку, ту самую, которой она рисовала на коленке, и пишу свой номер у нее на руке прямо над перчаткой. Лила наблюдает, полуприкрыв глаза. Что, если поцеловать ее? Взять и поцеловать, вот здесь, на набережной под фонарем? Вместо этого тихо говорю:
— Позвони, если все в порядке.
— Поедешь обратно? — Она смотрит на чернильные каракули.
— Нет. Прогуляюсь, перекушу. Никуда не уеду, пока ты не позвонишь.
— Пожелай мне удачи.
— Удачи.
Лила уходит, шагая широко и уверенно. Выжидаю несколько минут и отправляюсь в казино.
Внутри — знакомый запах сигарилл и виски, мелодично позвякивают автоматы, откуда-то слышится звон монет. Игроки склонились над кнопками, в одной руке — кофе, в другой — жетоны. Некоторые, похоже, давненько тут сидят.
От стен отделяются два охранника. Ну правильно, мне же явно нет двадцати одного.
— Эй, пацан. Постой-ка.
— Уже ухожу. — Толкаю заднюю дверь, в лицо дует соленый морской ветер.
Засунув руки в карманы, медленно бреду по серому деревянному настилу. Лила там, наверху, с отцом. В детстве Захаров представлялся мне эдакой расплывчатой мрачной фигурой, сказочным персонажем, злодеем из страшилки. Я видел его дважды или трижды, в том числе — когда меня выставили со дня рождения его дочери.
Хорошо помню, как он тогда смеялся.
Две пожилые женщины бросают что-то на песок, облокотившись о перила; два парня в спортивных костюмах курят неподалеку от входа в гостиницу, окликая проходящих мимо девиц; седой мужчина в длинном кашемировом пальто смотрит на море.
Нащупываю в кармане телефон. Надо бы позвонить деду, но сейчас я не готов ничего объяснять.
Мужчина поворачивается. Только тут замечаю возле витрины кондитерской двух громил, которые изо всех сил стараются казаться незаметными.
— Кассель Шарп, — Захаров выговаривает мое имя с легким акцентом, даже в сумерках он не снимает черных очков, на булавке для галстука переливается огромный светло-розовый камень, — я полагаю, мне звонили с вашего телефона.
Выходит, у мамы не зря паранойя по поводу мобильников.
— Да. — Стараюсь казаться спокойным.
— Где она? — Он оглядывается, словно ища глазами Лилу.
— Наверху, в номере гостиницы, как и обещала.
Внезапно слышится низкий пронзительный вопль. Я резко поворачиваюсь, и тело немедленно скручивает от боли. Черт, совсем забыл.
— Кошки, — смеется Захаров. — Под причалом полно бродячих котов. Помнишь, как Лила любила кошек?
Молчу.
— Если бы она зашла в номер, позвонили бы мои люди. — Он наклоняет голову и засовывает руку в карман. — В какую игру ты играешь? Кто притворялся Лилой по телефону? Вы собирались просить денег? Очень глупая игра.
— Она хотела встретиться без свидетелей.
Делаю шаг по направлению к нему, но Захаров вскидывает руку в предостерегающем жесте. К нам тут же подходит один из его головорезов. Понижаю голос:
— Она, наверное, заметила ваших людей и удрала.
— Злодей из тебя неважный, Кассель Шарп, — смеется старик. — Какое разочарование.
— Нет. Она действительно…
Телохранитель с силой скручивает мне руки за спиной, от боли перехватывает дыхание.
— Пожалуйста. Только не ребра.
— Спасибо, теперь понятно, куда бить, — ухмыляется тот.
Нос свернут на сторону, ходячий стереотип.
Захаров треплет меня по щеке, от его перчаток пахнет кожей.
— Я думал, ты вырастешь похожим на деда, но мать вконец испортила всех троих.
Не могу сдержать смех. Бандит еще сильнее выворачивает руки, раздается глухой щелчок, как будто кости выскочили из суставов. Я всхлипываю.
— Папа, — голос низкий, угрожающий, но вполне отчетливый, — не трогай Касселя.
На набережную с песчаного пляжа поднимается девушка. В этот миг Лила похожа на незнакомку, на привидение. Наверное, так и воспринимает ее Захаров: это женщина, а не та девочка, что он потерял. Но изогнутая в жестокой усмешке линия губ у них совершенно одинаковая, к тому же один глаз — голубой, другой — зеленый. Старик снимает черные очки.
