Марта - Светлана Гресь
Судьба недобрая велела ночи проводить, глаз не смыкая. День стал похожим на тягучую полудрему, а вечером поздним со скупыми, непролитыми слезами приходили воспоминания тесные. Марта перестала спать. Лишь только прикроет ресницы, и сны разлетаются прочь, не щадя усталой мысли. Призрак счастья утраченного стоит у изголовья в черном платке, молчаливый, что скорбь и терпеливый, что мать. Стали незрячими ночи. Оцепенели бессонные дни.
За высоким порогом метель волчицей дикою воет. Упорно ищет сердце, потерявшее свое. Ищет, горю своему не доверяя, не смыкая напряженных глаз. Стонет, плачет горько так и так тоскливо, словно живая душа, что плоти лишена насильно. Наводит тихий ужас на озябших перехожих. Швыряет в лица их колючие охапки снега.
И слышит Марта, что комочек жизни теплый и бесценный, так сладостно внутри живет, и чует, с каждым днем все тяжелее драгоценный груз.
Нередко одинокими вечерами, упираясь в калитку телом располневшим, глядя на тихое угасание зимнего дня, стояла со своим сыночком. Жизнь снова обретала смысл. И вьюга уже казалась невестой в платье подвенечном. Молодой морозец – ей жених любезный, а сводница зима седой колдуньей, что безмятежно ворожит над онемелою землей. Машет косматыми крыльями, свивая сугробы высокие. Стелет постель пышную молодым.
Так торжественно и так отрадно становится на душе. Снегопад уже едва слышно шуршит по веткам дремлющих деревьев. Снежинок хоровод безумный мечется вокруг, бесшумный, грустный, невесомый…
И вот уже тоски невыносимой звучание тревожное снова льется из глубины души. Не было у них с Ваней свадьбы, их судьбы кольцом обручальным жизнь не связала. И когда морозная ночь накрывает мрачной бездной снегов угрюмое молчание, сердце немеет от горя. Как? Чем залить воспоминаний злую боль?
Не оторвать от сердца, не схоронить у памяти на дне печальный образ любимого!
Душа ждет весну. Ее сын придет в мир этот жесткий. Она не будет больше одна. Принесет ему сердце в подарок и всю свою непомерную любовь отдаст, авось сгодится.
Снова надежда над ее порогом так сладостно и хитро стучит капелью. Небо над землею – шатер из васильков. Первый цветок весенний пробился сквозь осевший снег. Солнце греется на льдине.
И вот уже девчонкой шустроглазой бежит по улице весна. Разгулялась, разыгралась шумным половодьем. Весело переговариваясь между собой, бегут дружно звонкие ручьи. Мягким, шелковым ковром выстелен луг. Желтеют одуванчики. Засуетились муравьи. Тени стали длиннее. Птицы гнезда снуют. Марта в ожидании, наивная душа.
Чем ближе подходил положенный срок, тем хуже чувствовала себя. Голова постоянно кружилась, и тупая боль внизу живота покоя не давала. Часто теряла сознание. Стараясь подготовиться к нелегким родам, приготовила отвар из верных трав.
И вот как-то сразу, неожиданно, настигла такая боль тяжкая, что провалилась в беспамятство. Лишь на мгновение смогла придти в себя, чтобы увидеть синий, маленький комочек. Свекровь суетилась рядом, молчаливая и хмурая.
Ребенок встрепенулся, слабо пискнул и замер, бессильно опустив влажную головку. Пересиливая головокружение, сильную слабость, постаралась подняться и снова упала в бесчувствии.
Под тяжестью невыносимой боли, тоски иль сокрушительного горя всю ночь металась, плакала навзрыд душа, к утру забылась тревожным сном. И снится мальчик, такой румяный и кудрявый, как и его отец. Так весело смеется и тянет к ней свои ручонки. А смех его звенит, что колокольчик серебристый. Будто он жив, ее кровинушка!
― Ты прости меня, не казни меня, я прошу тебя, сыночек, за то, что непосильную ношу своей печали и тоски с тобою разделила. Не вынесло твое сердечко бремени такого. Не осилило тяжести грехов матери своей.
***
Долго провалялась она в постели, сгорая в горячке. Если бы не тот отвар, что приготовила себе сама, не жить. Старуха заглядывала иногда, в надежде, что уже померла. Назло ей выжила и поднялась, слабая, квелая, пустая, безразличная. Знала только, что, если умрет, на могилку сыночка никто ходить не будет. Никто о нем не вспомнит.
Марта оглянулась глухими, темными глазами.
― Светает… Как тяжело об этом говорить, хоть и времени прошло так много. На тысячи лет материнской любви постарела я в один миг. Снова стала одинокой… такою страшно одинокой! Нигде, ни одной родной души рядом, ни теплого участия, ни одного сострадающего взгляда. Только подушка, в которую по ночам могла прятать обиду на свою судьбу.
Все местные отвернулись от меня. Чувствовала злорадное хихиканье за спиной, заговорщицкие перемигивания, ехидные словечки. Для здешнего населения никогда не была своей, чужая навсегда осталась. Ни в жизнь не простят мне непостижимого поведения. Никогда не поймут и не примут ту истину, что живет в душе моей. Они все ждут, и никак не дождутся, когда же, наконец, мои опущенные плечи вздрогнут от рыданий громких.
***
Сколько времени прошло, она не считала. За весною лето, потом осень, зима. И снова лето. Боль отупела, тоска утихла. Один раз по случаю, ходила на мельницу старую, надеясь повидаться с бабой Ивгой. Там уже никого не было. Только ветер да пустота.
Как-то за водой молодка пришла, забыв, что воскресенье и что народу соберется уйма. Где еще можно поболтать сорокам сельским. Душу отвести в выходной.
Чтобы воды набрав, ушла спокойно, так нет; язык без костей, чешется. Слышит за своей спиной, даже не шепот, – кикимора болотная. Вся высохла от пьянки. Забросила семью, не признает свекровь. Намучились, бедные, с такой гулящей стервой. Она же всю жизнь считает себя красавицей писаной. Мужу изменяет направо и налево. Бедолага, не успеет за порог выйти, а у нее уже во всю песни и пляски. Такие оргии устраиваются, не подходи: на все село слышно.
― Неужели? – удивилась какая-то наивная душа.
― Ты что не знала?
Тут все наперебой стали рассказывать о ее грехах, о которых она даже и не догадывалась.
― А муж что? Терпит? Другой бы так поколотил, что долго бы не смогла очухаться. Не до кутежей тогда было бы ей.
― Давно махнул рукой. Терзается, сердешный, не зная, за что ему такая мука. С такой шлендрой его жизнь в сущий ад превратилась.
Повернулась к наглым сплетницам, прищурив напряженный взгляд. Стоят, нахально улыбаясь, бесцеремонно так разглядывают, будто на показе перед ними голая стоит. Марта пошла домой, прямая и решительная.
Поставив ведра, заглянул в зеркало, и не узнала себя. Старуха, согбенная, худая, унылая, смотрела печальными, усталыми глазами. Бросилась к заветному мешочку полотняному. Стала перебирать траву, что почти рассохлась от времени и превратилась в пыль.
Все! Хватит! Хватит слов злых, наветных. Хватит позволять, кому
