Лорен Де Стефано - Лихорадка
Представители первого поколения злятся больше всех, ведь большинство противников научных исследований составляют именно они. Они уже бессильно смотрели, как погибают их дети, они видели следствия научного прогресса — и они больше не желают этого.
— Лучше постройте на том месте больницу! — орет кто-то.
Больницы — роскошь, доступная только богачам. Однако существуют люди, изучавшие медицину и оказывающие кустарные медицинские услуги у себя на дому. Если бы им удалось найти подходящее здание, они могли бы расширить свою практику. Я ни разу не слышала, чтобы президент выделил хоть какие-то гроши на эту деятельность. Зачем ему? Какой смысл спасать жизнь, которая все равно оборвется через считаные годы?
— Нам лучше уйти, — говорю я Габриелю.
Я не уверена, что он слышит меня в этом шуме (барабаны снова стучат, пытаясь заглушить крики протеста), но тем не менее тянет меня прочь. Толпа напирает, смыкаясь вокруг нас, и мне приходится вытягивать шею, стараясь разглядеть поверх их голов, куда нам идти.
А потом раздается взрыв.
Я цепенею. Габриель пытается меня тащить, но останавливается, как только понимает, что я не намерена двигаться. Я не могу двигаться. Меня завораживает крошечное серое облачко, появившееся вдали. А потом следует еще один взрыв. И еще. Кто-то взрывает деревья. Один из взрывов происходит позади меня, сшибая подъемное устройство телекамеры.
Крики в толпе вызваны не только ужасом. Кричат и от возмущения. К куполу президента прижимаются руки, в гневе колотят по нему. Президентские жены, стоящие шеренгой позади мужа, держатся стойко и храбро: грудь выставлена вперед, голова высоко поднята; они берутся за руки. Президент пытается говорить, но его заглушают взрывы, барабаны и помехи в динамиках, так что он быстро сдается. Его платформа начинает медленно двигаться вперед через толпу. Люди спешат освободить ей дорогу, а затем идут следом. Они сопровождают платформу до самого причала, где она прицепляется к парому — он вывезет президента в море, откуда потом его заберет вертолет.
Взрывы слабые. Кажется, пострадавших нет. Но когда людей начинает окутывать дым, я думаю о том, что эти взрывы — лишь бледное начало.
Когда мы наконец вырываемся из толпы, я поспешно веду нашу компанию в сторону жилых кварталов. Основная масса людей направляется к причалу, так что нам почти не приходится толкаться с ними.
Больше половины собравшихся были против новой лаборатории. Больше половины жителей моего родного города считают нас безнадежными. Считают меня безнадежной.
У меня трясутся руки. Габриель сжимает мои пальцы. Теперь, когда шум остался позади и перестал быть таким громким, Мэдди отнимает ладони от ушей и смотрит на меня, по-совиному моргая глазами, словно ожидая объяснений.
— Кажется, никто не ранен, — говорю я, проглатывая вставший в горле ком. — Это была просто… демонстрация.
Я вижу, что Габриель пытается справиться с шоком. Его прерывистое дыхание вырывается изо рта облачками пара — маленькими подобиями клубов дыма от взрывов.
— И что они пытались этим продемонстрировать?
— Больше четырех лет назад противники науки взорвали исследовательские лаборатории, — отвечаю я. — Они хотели прекращения экспериментов, которые ставились над детьми в поисках противоядия, потому что считали, что средства против вируса не существует. Они считают, нам надо просто смириться с тем, что случилось.
Я иду вперед, и Габриель идет рядом со мной, прижимая Мэдди к груди. Девочку непросто выбить из колеи, но, наверное, даже тот уродский парк аттракционов мадам не приготовил ее к тому, что произошло.
— И поэтому они взрывают деревья? — недоумевает Габриель.
— В качестве демонстрации, — повторяю я медленно и четко. — Они говорят, что повторят то же самое, если лабораторию восстановят. Может быть, кто-то заранее узнал о планах президента.
— Или его настолько ненавидят, что готовы взрывать деревья, что бы он ни говорил, — высказывает предположение Габриель.
— Тоже возможно, — соглашаюсь я. — Я такое уже видела.
Он качает головой и бормочет нечто неразборчивое. Высоко над нами слышен треск вертолетного винта. Мэдди задирает голову и смотрит, как президент со своими девятью женами поднимается в небо, улетая в безопасное место.
Дома в жилом районе будто специально пытаются выглядеть более красочно, чем в транспортном. Ярко-розовый, травянисто-зеленый… пепельно-серый, который, видимо, когда-то был лазоревым. Несколько раз мы начинаем плутать, потому что здесь улицы не пронумерованы, как в транспортном районе, — им даны имена. Дженнифер. Эйлин. Сара-корт. Сто лет назад несколько разваливающихся фабрик в этом районе снесли, чтобы освободить место для новых домов, это должно было способствовать росту семей. Мне интересно: улицы получили названия в честь чьих-то дочерей?
Обычно ходьба пешком не затруднила бы меня, но сегодня постоянно кружится голова, и несколько раз мне приходится моргать, прогоняя яркие пятна, застилающие зрение. Я открываю пачку чипсов, надеясь, что углеводы помогут моему мозгу справиться с потрясениями этого дня. Сначала — потеря брата. Потом — надежда на новую лабораторию, которую моментально убили. Но чипсы не слишком-то помогают, и Габриель то и дело спрашивает меня, не надо ли нам отдохнуть?
В конце концов мы находим Дон-стрит и идем по ней в поисках нужного дома. Мэдди следит за уменьшающимися номерами на дверях, крупными и золотыми. Она внимательнее меня; я наталкиваюсь на девочку, когда она останавливается у номера 56. «Клэр Лоттнер» синим карандашом в поблекшей детской книжке.
Здание ярко-зеленое, в три этажа, с белыми занавесками в розовый горошек. Газон перед домом выглядит неаккуратно, но украшен цветастыми гномами и деревянными статуэтками мультяшных животных, расставленных так, словно они играют в мяч. На дорожке, ведущей к парадной двери, валяется опрокинутая красная тележка.
Однако мое внимание тут же переключается на самодельную вывеску в паре шагов от тротуара. Причудливым курсивом на ней выведено: «Приют Грейс».
Габриель решительно проходит по дорожке и стучит в дверь, покрытую белой краской. В доме кто-то играет на рояле. Однако это не то умелое исполнение, которое демонстрировала Сесилия, это больше похоже на звуки, которые могла бы издавать кошка, идущая по клавишам басового регистра. Игра обрывается, заливисто хохочет ребенок. К нам приближаются приглушенные шаги, дверь открывается.
Мэдди вцепляется мне в ногу. Не могу определить, вызвано ли это приязнью или испугом.
На пороге стоит молодой человек. Он без рубашки, мешковатые тренировочные брюки сидят низко на бедрах. Его светлые вьющиеся волосы всклокочены, но почему-то очень подходят к его угловатым чертам лица. Его взгляд моментально устремляется на Мэдди, которая в волнении мнет мой карман, в кармане шуршит записка Роуэна.
