Ардмир Мари - Некромант-самоучка, или Форменное безобразие

— А назови мень-ня симпать-тяшкой и я вернусь.

— Я-я… — привалился плечом к стене и застыл.

— Дя-я-я-я! — протянула лопоухая ехидина. — И ты в таком состоянии хотел еще куда-то идти? Недальновидно, хозь-зяин, совсем.

— Духа, — оборвал ее Герберт, — позови.

— Легко! Но при одном условии: когда мень-ня на обед позовут, пойдем вместе. — И по-деловому: — Вижу, ничего сказать уже не можешь. Будем считать, что это было да. — И как завопит: — Сево-о-оо-ой!

Минуты не прошло, и многоликий провалился в приемную декана.

И ни куда-нибудь, а на одно не совсем свободное кресло. Несколько мгновений он был стопроцентно уверен в том, что спит, и комната, освещенная луной, ему мерещится. Бруг и Равэсс, как солдаты на посту, стоят у двери, ведущей в коридор, горец и Сули застыли у входа в кабинет декана, словно защитники на страже собственности академии. Впереди из угла в угол ходит Сумеречная, а в центре, в кресле он, Гер. И тут явно что-то не то происходит.

— Так… побить не могу, — призналась девчонка и обернулась к парням, — рука не поднимется. Не предлагайте.

— А пощечины, — продолжила она так словно бы отвечала на ранее предложенное, — давать нет за что. К проклятьям у него иммунитет, к ругани тоже… И не смотрите с укором, это не мною проверено, а отцом.

Высочество хмыкнул, и Сумеречная кивнула.

— Да-да, за свои проделки он нагоняи получал не только от меня, но еще и от папы. А впрочем, — она поскребла нахмуренный лоб и задумалась на мгновение. — После пары нравоучений главы нашей семьи, он уже научился под горячую руку не попадать. А я оскорбления на нем не практиковала никогда. Так что… это будет если не шоком, то в новинку!

Хлопнув в ладоши, она развернулась к креслу и, целясь пальцем в Гера, заявила:

— Ты тупое ничтожество! Маленькая серая гадость! С бараньим упрямством, хозяйскими замашками и непомерным самомнением.

Услышав ее обличительную речь, метаморф улыбнулся и голову подпер кулаком. Сколько нового он узнал о себе. Хотя, нет, вернее сказать, сколько всего забытого вспомнил. Когда он был мал и абсолютно не крепок, Даррей и Макфарр частенько позволяли себе грубость. Вначале физическую, пока он не научился давать сдачи… с процентами, а затем и словесную. Правда и в этом они мастерами были недолго, Герберт в моральных издевках так же преуспел. Коечто приятно даже мысленно воссоздать, поражение кузенов и собственный безграничный триумф…

Из в приятных сердцу видений его вырвали звенящие злостью слова безобразия:

— … тупоголовый бабник и доморощенный фетишист!

С первым не спорил, были памятные времена, когда Гер бесшабашно влюблялся в девчонок. Со вторым он и в мыслях соглашаться не спешил, пусть и хранил до сих пор множество женских вещичек с тех радужных времен.

— Вообразивший себя невесть кем, — все больше распалялась Сумеречная, — и это притом, что живешь на отшибе и поглощаешь объедки с хозяйского стола!

А вот это заявление царапнуло не хило и почему-то не только в душе, но по спине. Он никогда не считал себя обиженным на судьбу и не просил у имущих о помощи, но осознание собственной несостоятельности его временами все еще бесило.

— Ты это мне?! — вопрос был риторическим. Кому еще? Если она, пусть и зажмурившись, но указывает на кресло, из которого метаморф так и не поднялся.

Она не ответила, а остальные даже не заметили его, Герберта Даодво, лучшего кадета академии, лучшего разведчика на всем потоке, лучшего в чем бы то ни было, везде. Злость поднялась вопреки опустевшему резерву, а вместе с ней и сила. Присутствуй здесь Тагаш или отец, они бы аплодировали стоя, но только не эти зрители…

И, словно бы отвечая на его вопрос, Сумеречная звонко заявила:

— Утрись, безродный заморыш! Ты никто и ничто.

Руки многоликого непроизвольно сжались в кулаки, в голове потемнело, а в спину словно бы впились мелкие когти и клыки.

— Ты рожден в усладу другим! — Вещало человеческое безобразие, явно не ценящее собственную жизнь. — И умрешь по той же причине — на радость из-за чужой прихоти.

— Плевать, — процедил, многоликий. К этому его, как и других морально готовили в разведке не раз и не два.

— Ты ничего и никогда не добьешься! Сгниешь в небытие, оставив хладный труп на погребение. И никто не вспомнит о тебе.

Повисла тишина, мрачная и звенящая. Он еле сдерживался, чтобы этой сволочи сероглазой шею не свернуть, а она распахнула зажмуренные до сих пор глаза и вопросила:

— Гирби, ты слышишь ме… — в следующее мгновение ее брови поползли вверх, а рот приоткрылся. Натурально отобразив удивление, она протянула: — Ге-е-е-р? — Затем с ужасом глянула на кресло и вопросила: — А какого ляда ты тут сидишь? Где лемур?

— Ты сел на него? Ты… Милостивый Боже, ты раздавил моего питомца! Ты… завалил эксперимент. — И с едва сдерживаемой злостью: — Немедленно вставай!

— Убью!

Он поднялся, и так, что зараза, возомнившая себя судьей, оказалась за шею пришпиленной к стенке. Правда, первоначально многоликому пришлось порвать полог, но какая это мелочь в сравнении с пусть и слабым, но все же чувством отмщения. Как оказалось, центр комнаты от остального пространства до сих пор отделяла магическая преграда, искажающая звук и свет, а значит почти непроницаемый для стоящих по ту сторону. Что ж, если поведение других полог и оправдывал, то слова поганки — никак нет.

И в эти сладкие мгновения ничто не могло отвлечь Герберта от ошарашенного выражения на лице так называемой невесты; ни слова смертников, ни шипящее предупреждение декана, ни обещание Сули убить и нарезать на куски, если он не отпустит девчонку. И он бы долго наслаждался мнимым триумфом, не шепни эта гадость всего три слова:

— Наконец-то он рассвирепел!

Все было бы понятнее, не смотри она Геру через плечо.

— Что? — вопросил он, рыча.

— Тихо! — Шикнула нетерпеливо. — Продолжай держать меня у стены, — и словно бы сама себе, — Милостивый Боже, кто ж знал, что его разозлить можешь только ты.

— Кого? — Метаморф, решил обернуться, но малявка ему не позволила. За подбородок ухватила и хрипит, все так же не поднимая на многоликого глаз:

— Можешь нагрубить, позволяю. Можешь порычать, только не молчи. И вот еще… синяков не наставь. Как целитель, я сама себя лечить не умею.

— Да, ты издеваешься?!

— Молодец. Хорошая интонация! — произносит девчонка, все так же глядя расфокусированным взглядом куда-то назад. — А теперь встряхни меня, только аккуратно, и сообщи о том, что убьешь…

— Таррах! Что происходит?

Прищурился и понял, что взгляд ее не совсем адекватный, лихорадочный. Дрожит человечка, из его хватки не вырывается, кожа холодная, а губы пунцовые, и она их вот-вот искусает от возбуждения в кровь. И страшная догадка его распалила вновь.

— Ты что, дурмана напилась? — взревел он, и встряхнул девчонку.

Чтобы хоть чуть-чуть привести ее в себя. — Сумеречная, твою ж мать!

Сдурела?

— Так держать, — шепчет эта уникалка и кривится от боли напоказ.

— А теперь скажи что-нибудь про то, как будешь меня убивать и…

— Да, голыми руками! — яростно пообещал свирепеющий Гер, отшатнувшись от ненормальной. — Вначале по заднице отхлестаю, а потом придушу!

— Замечательно! — восклицает мерзавка.

— Да чтоб тебя! — ругнулся Дао-дво и, схватив за ее руку, потащил к идиотам опекавшим ее. Если его предположение окажется правдой, если она действительно дурман пьет, они поседеют и посинеют несколько раз, не дожидаясь игр. — А теперь говори, живо, кто из этих трупов тебе дурь дал. Ну?!

— А… — попытался вступиться за нее Высочество и указал назад.

На этот раз Гер все-таки обернулся, и только поэтому успел увернуться от лапы зверя, решившего снести ему голову. Миг, и девчонка за спиной, еще одно мгновение и уже многоликий наносит удар озверевшему… Чему озверевшему он так и не понял, но сразу осознал, что тварь двигается не хуже шипастого пса, почти незаметно. Если бы не ее надсадное дыхание, многоликий давно простился бы с жизнью, вначале с первой, а затем и с последней второй. Он увернулся от лапы и нанес удар в корпус монстра, как оказалось покрытого шерстью. Затем увернулся от пасти и нанес второй удар уже в горло.

Зверь захрипел. А Гер подметил, что шерсть у неизвестного серая, знакомая до боли, и он где-то такую уже видел. Затем на воспоминания наложились на недавние слова Сумеречной и…

Момент понимания не только ошеломил, но и испортил защиту Гера, и полосатый хвост твари, обвившись вокруг ног, лишил его опоры.

— Не-е-ет! — закричал кто-то истошно.

Не хило приложившись головой об пол, затем об потолок, и вновь… а впрочем, какая разница обо что, серия вышибающих дух столкновений с плоскостями, завершила пасть вцепившаяся в его плечо. И голос, который только что требовал: "Брось его, брось!"