Королева праха и боли - Лив Зандер
Потом мой муж оглянулся на мальчика, а затем вновь обратился ко мне:
– Разве это не те же смертные, что напали на нас, стоя под знаменами домов, поддерживающих первосвященника? Те же, что… пытали меня и послужили причиной твоей смерти?
Горло мое пересохло от жажды – а ведь я почти два месяца не испытывала ее.
– Да, но…
Я сглотнула.
Но – что? Разве мы уже не обсуждали это? В конце концов, они ждали нас здесь, вооруженные мечами, с недобрыми намерениями. И если бы я хотя бы высунула нос со двора, то сейчас стояла бы, сжавшись от страха, перед этими людьми.
Может, даже перед этим оруженосцем.
Триста два.
За пять вдохов.
Я ожидала, что Енош, приподняв бровь, заявит, что он и так проявил милосердие. Конечно, вскрытые вены не слишком быстрая смерть, но она все же лучше, чем висеть вниз головой на дереве с вырезанными глазницами, сделавшись кормом для воронья.
Но он поднялся, пристроился рядом на кушетке и усадил меня к себе на колени. Погладил мою щеку, провел пальцем по уху – ласково, не торопясь, не глядя на шеренгу трясущихся от страха людей. А мальчишка меж тем начал всхлипывать.
Триста два.
За пять вдохов.
Енош положил руку на мой живот:
– Разве это не те же смертные, что в ответе за потерю нашего ребенка?
Я инстинктивно наклонилась, защищая дитя, а Енош продолжал гладить мой живот кругами, как делала я сама десятки раз.
– Да.
– Да, – эхом повторил он, зажмурился и потерся кончиком носа о мой лоб, словно дыша мной. – Голова первосвященника окажется в моем троне до того, как снежный покров вырастет еще хотя бы на фут, я поклялся в этом. – Он открыл глаза и посмотрел на меня в упор. – И ты не должна винить меня в этом, Ада.
– Я не виню. – Я понимала его стремление отомстить, понимала, что нам нужны трупы, понимала необходимость уничтожить тех, кто желает нам зла, но… – Я просто не уверена, что мои представления по-прежнему совпадают с твоими. Что будет с теми людьми, кто попадется тебе между этим полем и Элдерфоллсом? Между этим полем и верховным храмом? С невинными людьми? Фермерами на дорогах, женщинами, отправившимися за хворостом… Детьми, играющими в снегу? Ты пощадишь их, верно?
– Невинными людьми… – Он помедлил секунду. – Скажи, маленькая, кто тебя преследовал?
– Священники.
– А кто отдал приказ?
Я сглотнула.
– Первосвященник Декалон?
– Да. А скажи, кто тебя убил? Кто всадил нож? Священник? Солдат?
Я покачала головой, чувствуя, как саднит под ложечкой: до меня начал доходить смысл вопроса.
– Люди.
– Люди… – вновь повторил он за мной, гладя большим пальцем по щеке, словно вознаграждая за наконец-то усвоенный страшный урок. – Вот они невинны – миг – а вот уже и грешны. Мужчины, женщины… Даже больные, старые, слабые, даже мальчишки, влезающие на своих сестер. Смертные – существа непостоянные.
Значит, он не пощадит никого.
Странный звон раздался в моих ушах, в голове все завертелось, смешивая неповинность и вину в один запутанный клубок.
– Но если я буду просто стоять и смотреть, как трупы загрызают хромающего по улице полуслепого старика, разве я не сделаюсь от этого тоже… грешной?
– Ты? – Енош стиснул мои виски, словно пытаясь удержать водоворот моих мятущихся мыслей, не дать им вырваться из-под контроля. – Разве ты не боролась со мной целый месяц, пытаясь заставить подарить покой подлецам? Ада, разве ты не пыталась спасти их всех?
– Да.
И заплатила за это жизнью.
И ребенком.
Тем, кого я обещала защитить.
Тем, кого защитить мне не удалось.
– Тебе тоже придется сделать выбор, маленькая. Скажи, любовь моя, кто должен получить жизнь? Эти смертные – или ты? Эти смертные – или наш ребенок? – Последовала секундная пауза. – Потому что и то и другое разом невозможно.
Я лишилась дыхания.
Невозможно.
Все вновь обрело смысл, во всей его ужасающей правде. Потому что нам нужен Эйлам, чтобы спасти ребенка, заживо запертого в моем животе.
– А ты вообще уверен, что твой брат придет? Три сотни мертвых… за пять вдохов. Но я что-то не вижу его нигде.
– Маленькая, он уже здесь, ловит каждый последний выдох. Я знаю своего брата и знаю, что выводит его из себя. Смертные, самочинно прерывающие свои жизни?.. О, это спровоцирует Эйлама, как ничто другое, независимо от источника данного… побуждения.
– Ах, какую шумиху он поднял в том борделе в Айренсти, когда я… побудил одну милашку перерезать себе горло, – добавил Ярин. – Она, кстати, оказалась ужасно скучной. Вечно рыдала. «О-о-о-о, у-у-у-у, мой бедный мертвый мальчик. О-о-о-о, у-у-у-у».
Повисла тишина ожидания. Время растянулось, оно текло медленно-медленно. Двигалась только моя холодная рука, ласково проводящая круг за кругом по плоскому животу.
Холодная – из-за людей.
– Тогда почему ты вообще остановился? – спросила я Еноша. – Едва ли ты нуждаешься в моем разрешении.
Глубоко вздохнув, Енош ткнулся лбом в мой лоб:
– Ты знаешь почему.
Потому что он хотел моей любви.
Отсутствие одного может угрожать другому.
Страх скользнул по моей спине. Мне дико хотелось скорчиться, съежиться от осознания того, что у меня даже нет выбора. Ничто не даст мне того, чего я хочу, вот так запросто избавив мою измученную совесть от бремени множества чудовищных смертей.
Нет, не даст.
Потому что, хотя моя искренняя любовь и вправду нужна Еношу как воздух, этого нельзя сказать о моем благословении. Один шепоток Ярина – и я буду радостно хихикать, глядя, как костяной клинок впивается в чужое теплое запястье. Иначе зачем они переглянулись тогда?
Я сделала глубокий вдох, очищая разум.
Енош ко многому принудил меня – и отобрал у меня вдвое больше без всяких благословений и разрешений. И то, что сейчас он пытается добиться моего понимания, вместо того, чтобы взять и лишить меня этого мешающего всем сострадания, бунтующего в моей груди…
Это многое значило для меня.
Так что, если я действительно буду сидеть сложа руки и смотреть, как разворачиваются события, я стану от этого виноватой? Злой? Грешной? Порочной? Какая мать не сделала бы все, что в ее силах, дабы вернуть своего ребенка? Так почему бы не ценой тех, кто отнял его?
Кроме того, если эти семеро мужчин – все, что требуется, чтобы убедить Эйлама? За два-три дня мы доберемся до верховного храма, убьем тех, кто защищает первосвященника, потом убьем его – и вернемся домой.
И я вернусь.
