СИНИЕ ЛЕБЕДИ - Светлана Гресь
Светило через мгновение стало опять прежним, ясным и горячим. Без следа растаяла, растворилась в обновленном солнечном свете черная мгла, но праздник уже был расстроен. Все испуганные и, чувствующие за собой неисправимую вину, разошлись по избам, прося прощения у Бога, у своих ангелов хранителей. Только старый Комар остался один на берегу, оплакивая девушку, которая могла бы быть ему любящей и заботливой дочерью, и которую он не смог уберечь.
XII
Тула вошла в избу, присела у стола. Чувствовала себя мерзко. Последнее время в сердце поселилась ненасытная, неугомонная боль ее невыплаканных слез. Всю жизнь прожила с улыбкой на губах, чтобы не случилось. Разве такой уж ровной и гладкой была она? Каждый день ее замужества мог быть последним. Все боялась, уведут Ксена, или на худой конец, сам уйдет.
Чтобы не делала, боль не растворялась, не пропадала, комком болезненным давила грудь. Кружилась голова, от непонятной усталости подкашивались ноги. Мужу ничего не говорила, чем он может помочь, только расстроится. Надеялась, что пройдет свадьба и боль уйдет, успокоится, рассосется комок нестерпимый.
Будто в последний раз, оглянула горницу. Все было тщательно прибрано. Деревенские бабы ловкие, работящие и аккуратные хозяйки. Как будто и не было здесь еще вчера столько гостей, приглашенных на свадьбу дочери. Все расставлено по местам, блестит и сияет чистотой.
Скользнула усталым взором по стенам, зацепилась взглядом у иконы. Осуждающе печально смотрела на нее Богородица
– Матерь Божья, в чем меня обвиняешь? Что жизнь свою положила на алтарь всепожирающей любви, что счастье свое всеми правдами-неправдами выдирала у несговорчивой судьбы-злодейки.
Снова впилась боль в грудь женскую. Сразу стало холодно. Тоскливая тревога мелкой дрожью охватила все тело. Что птица бессильная, пойманная в силки, забилось, затрепыхалось сердце.
Осторожно скрипнула дверь. Вошел как-то боком, нерешительно Ксен. Глухо кашлянул.
– Не обижайся. Уезжаю я. В город. Думал, обойдется.
Не получилось. Растревожило душу знамение Божье, что давеча у реки показалось. Не хотел тебе говорить, но жил раньше, будто во сне. Не хватало чего-то, что-то не мог припомнить ровно. Будто гнался за призраком всю жизнь и не мог никак догнать.
А увидел девушку эту, и как бы глаза открылись. Ночью сны стали сниться странные: девица в белом, такая красивая и такая желанная, глаз не отвести. Все к себе зовет. И люблю ее по-другому, как не мог тебя любить никогда. И стоит преграда, между нами, какая-то, не обойти ее, не объехать. А утром потом такая тоска душу выедает, что хоть вой, хоть кричи. Я в город пойду. Надо попробовать разобраться в себе. Может, там мне поможет кто, расскажет, в чем беда моя. Прошу, не поминай лихом и прощай.
Хлопнула дерзко дверь за мужем. Тула бросилась вдогонку.
– Ксенушка, родной мой! Погоди! Постой! Не уходи! Не оставляй одну! Не-е… бросай!..
Он, слегка ссутулившись, быстро зашагал по улице, не оборачиваясь. Опять невыносимая боль сдавила грудь. Но сейчас было не до нее. Надо было, во что бы то не стало, догнать и вернуть мужа. Это конец ее счастью.
– Ксенушка, родимый, – молили синие губы, – не уходи, не бросай, не вынесу разлуки с тобой.
Спотыкаясь, бежала следом, пытаясь дозваться, докричаться, стараясь не потерять из виду. Глаза, полные слез, не мигая, смотрели на дорогу, но все-таки упустили мужа остановилась, оглянулась вокруг. Она в лесу, на берегу незнакомого озера. Как попала сюда, не помнит. Тут увидела супруга, присевшего у воды, склонившего печальную седую голову на крепкие руки свои.
– Ксенушка, жизнь моя, любовь моя, – обрадовалась Тула, подскочила, обхватила за плечи и обомлела. На нее странными пустыми глазами смотрела дряхлая, мерзкая старуха, вся в черном.
– Ты кто? – отшатнулась в ужасе. – Где мой муж?
– Я судьба твоя, что безобразная? – услышала в ответ глухо со стоном, как из огромной пустой бочки. – Вот и встретились, наконец. Приглядись хорошенечко, какая я неприглядная, замученная. Не нужна тебе была раньше. Всю себя, без остатка, мужу отдала. Тенью безропотной, безгласной бросила меня к его ногам.
Стала ему заботливой матерью и горячей любовницей, верной женой и ласковой сестрой. Напрочь забыла обо мне, своей заброшенной судьбе. Вот любуйся теперь.
С тихим плеском волн, аккуратно разгребая густые мохнатые водоросли своими бледными, прозрачными руками, стали выходить из воды водяные красавицы. С длинных волнистых волос густыми потоками стекала вода, закрывая нагое тело русалок. Стан тонкий, гибкий, глаза сияющие, завораживающие. Звонкими переливами смех их будоражащей луной разнесся по лесу. Расселись по берегу вокруг озера, распелись. А в народе говорят, что русалки шепотом поют.
Сидела русалочка на белой березе,
Просила у женщины рубашку:
Добрая сестрица, дай мне рубашку,
Хоть не тонкую, зато белую.
– А эти… откуда взялись, – не смогла перекреститься Тула. Рука онемела
– Отныне я их царица. Мы обещали тебе, что заберем, придет время. Вот и пришло долгожданное. Собирайся в путь-дорожку с нами.
И уже вместо старухи стоит на берегу дивная красавица с венком водяных лилий на распущенных волосах.
– Чур, со мной, – замахала отчаянно руками Тула, – уйдите, окаянные, с глаз долой.
А колечко золотое обручальное возьми и упади в воду. Бросилась молодушка за ним под веселый хохот русалок, а найти никак не может. Пропало, закатилось счастье ее супружеское, утонуло в озере лесном, в тине болотной. Заплакала женщина от обиды такой, а русалкам того и надо. Расшумелись, разгалделись сороками на весь лес.
– Ио, Иа, о uo, ua цок, ио, А, паццо, ио, А, папаццо.
– Что случилось, отчего плачешь, милая, – обнял за плечи супруг, присел рядом.
– Я твое колечко в воду обронила…
– Было бы, о чем, – прижал к себе. – Завтра другое подарю, лучше прежнего будет.
– Как ты здесь оказался, – положила Тула голову на плечо верное.
– Вернулся за тобой. Решил, что завтра поутру вместе в город поедем. Здесь нас уже ничего не держит. У Насти своя семья, а нам нашу жизнь устраивать надо. После того, что случилось в деревне оставаться глупо. Гляжу по улице, а ты в лес направилась, да так скоро, что не нагонишь, не докличешься. Вот и подоспел следом. Скажи, что с тобой, родимая?
Тихий, ласковый голос мужа успокоил Тулу. Боль совсем покинула ее. Только стало еще холоднее… И русалки поют все громче… а Ксен почему-то не видит и не слышит эту свору некрещеную. Что в самом деле происходит?
Внезапно осенило ее, что стоит у той неизбежной последней черты, которой никому никогда не миновать.
