Бей или беги - Рита Лурье
Томасин не запрыгнула в тот грузовик — одна или с Заком, но вилка все-таки ей пригодилась. Она включила воду и ждала. Дайана стучала ей, но девушка отмахнулась, заявив, что устала и хочет принять ванну, а после для надежности подперла дверь комнаты стулом. Никто не должен ей помешать. Если все получится, вчерашний ужин действительно станет последним, а к сегодняшнему она уже будет мертва. Но крови было слишком много, она боялась, что не успеет выпустить всю. Томасин решила, что выберется на волю любой ценой. Даже такой.
Она не заметила, как отключилась. Картинка в голове окутала ее, лес обнял со всех сторон. Она снова была маленькой девочкой, семенящей короткими ногами за рослой фигурой отца, за его хромой поступью. Он показывал ей растения, объясняя, какие съедобны, а какие убьют ее, но заставят долго страдать перед кончиной. Он учил ее пользоваться ножом, снимая шкуры с пойманных животных. Следы — он учил ее их различать, не путать косулю и кабана, ведь ошибка может обернуться для нее катастрофой. Он требовал от нее внимательности, ругал за рассеянность. Если хочешь выжить, говорил он, будь всегда начеку. Бей или беги.
Он протянул ей биту, обмотанную колючей проволокой, и спросил: что она выберет.
Быть жертвой или охотником? Убить или позволить убить себя?
Я выбираю второе, — мысленно ответила Томасин. Она слишком устала. У нее не осталось сил на борьбу. Она нежилась в постели из мха, глядя на верхушки деревьев, качающиеся от ветра, как водоросли под водой.
Мох был теплым, даже жарким. Она слышала какие-то голоса, ничуть не похожие на отцовский. Встревоженные, злые, растерянные. Мужчина кричал на какую-то женщину, а она оправдывалась, часто тараторя заплетающиеся, сливающиеся в одно слова. Потом все исчезло.
Томасин заворочалась, радуясь, что чужаки больше не вторгаются в ее забытье, наполненное солнечным светом и запахами леса. Она подложила руки под голову и ощутила, как боль обожгла запястья. Они были туго стянуты, словно на нее нацепили наручники.
Разлепив веки, она поняла, что на ее запястьях бинты, а сама она лежит не на мху, а на мягкой постели. На ее бедре покоилась чья-то тяжелая рука, а чужое дыхание щекотало загривок и заставляло трепетать мелкие волоски у шеи. Сбивчивое дыхание, не достаточно ритмичное для спящего человека.
Томасин дернулась, и тогда ладонь скользнула выше и сильнее надавила на ее живот, удерживая на месте.
— Лежи, — услышала она рядом голос Малкольм, — тебе нужен отдых.
Томасин крепко зажмурилась. Реальность обрушилась на нее со всей своей тяжестью. Она поняла, где находится, и ей совсем не хотелось здесь быть. Снова в тюрьме. Снова в плену.
Рука исчезла с ее тела, и она оказалась лишена чужого тепла. Кровать прогнулась от движения мужчины — судя по шороху постельного белья и одежды, он сел на противоположной от нее стороне. Томасин почти физически ощутила его взгляд, прожигающий ей спину.
— Зачем ты это сделала? — в вопросе не было злости или осуждения, лишь печаль.
— Я хочу на свободу, — призналась она, и голос после сна звучал слабо, совсем тихо и едва различимо, — пожалуйста, отпусти меня.
— Хорошо.
Томасин изумленно распахнула глаза, уставившись в полумрак перед собой. Нет, она не верила. Ей показалось. Она кое-как придала и себе сидячее положение, ощутив ломоту в теле и боль в забинтованных запястьях.
— Хорошо? — переспросила она, — ты меня отпустишь?
— Да.
— А Зака? А моих людей? — с сомнением уточнила Томасин. Ей было трудно соображать, но мысль, что она проходит очередную проверку была кристально-ясной среди невнятного марева остальных, перепутанных и туманных.
— Ох, опять, — вздохнул Малкольм, — если захотят. Но они не хотят. Тебе придется это принять.
— Они…
— Твой приятель сам доложил, что ты подбивала его на побег, ясно тебе? — выплюнул мужчина. Томасин осмелилась поймать его взгляд, но не поняла вложенного в него выражения. Она уже ничего не понимала.
— Ты врешь, — вырвалось у нее, — этого не может быть…
— Думай, что хочешь, — глухо откликнулся Малкольм и разорвал зрительный контакт. Он поднялся с кровати и прошелся по комнате, дерганным движением взлохматив волосы. Остановившись, он снова посмотрел на нее.
— Я уеду на пару дней, — сказал он, — не знаю, есть ли смысл тебя просить, но все-таки попробую: не пори горячку, не пытайся сбежать. Тебе нужно прийти в себя, ты потеряла много крови. Поговорим, когда я вернусь. Если ты не изменишь своего решения, то я сам отвезу тебя в лес и отпущу на все четыре стороны. Этого же ты хочешь?
Томасин зацепилась глазами за шрам, пересекающий его лицо, поблекший со временем, но такой знакомый и почти родной. На мгновение ей показалось, что не было этого всего — Капернаума, трех минувших лет, «Волчьей гонки», и их окружает не мрачная комната в уродливом особняке, а привычная комната в бывшей тюрьме. И они спорят из-за какой-то ерунды, как временами бывало, чтобы спустя какое-то время посмеяться вместе над тем, что они даже не помнят причины конфликта. Она силилась, но не могла вспомнить и сейчас.
Нет, — сказала она себе — не обманывайся. Очень много времени назад, когда она только попала в Цитадель, Малкольм уже предлагал ей уйти по доброй воле. Она захотела остаться. И… как он там сказал? Только глупцы не учатся на своих ошибках?
— Я не изменю своего решения, — твердо сказала Томасин.
Конечно, она сомневалась. Отсыревшие, местами рассыпающиеся в руках, провонявшие плесенью книжки в школьной библиотеке изобиловали героями, мечущимися между чувством и долгом. Впрочем, это подходило к Томасин лишь отчасти. Одинокая жизнь в лесу едва ли являлась ее долгом, скорее выживание. А ей страшно было оставаться рядом с человеком, которого бросало из стороны в сторону — от откровенного садизма и насилия до заботы и теплоты. Она по-прежнему не знала причины, по которой он когда-то убил тех несчастных и угодил за решетку. Словам Дайаны, пусть и сказанным от души, верить было чистым самоубийством.
Чувства во внутреннем споре Томасин играли не последнюю роль. Она вспомнила, каким печальным был Малкольм в их последний ужин, как его оскорбило ее требование получить плату за свою… не любовь, но крупицы симпатии. Каким был несколько часов, уходя в глубокой уверенности, что она опять выберет не его. Возможно, так все и обстояло с его точки зрения: тогда, на «волчьей гонке», она предпочла другого, а не того, кто
