Милость крестной феи - Мария Заболотская
Распахнулись окна, посыпались с шелестящим звоном разноцветные осколки витражей, и сама ночь темной мерцающей рекой хлынула внутрь зала, заполняя все приторным ароматом перезревших медовых яблок. Быть может, во тьме этой плясали феи или же иные существа, обитающие в тенях и туманах, – но глазу человеческому нипочем их не разглядеть… У всех от удушья, восторга и страха закружились головы, подкосились ноги – волшебство всегда восхищает и пугает, если уж показывается смертным без прикрас и уловок. Ашвин позже вспоминал, что ему послышалось печальное пение и чья-то легкая рука погладила его по волосам, словно утешая. Маргарета говорила, что холодные губы по-сестрински расцеловали ее в щеки. Одерик недовольно замечал, что после той ночи еще долго не мог смотреть на яблоки – их запах и вкус преследовали его, как наваждение. Ну а господину Эршеффалю феи нашептали столько советов и предостережений, что он с тех пор никогда не позволял себе спорить с юным принцем – даже когда считал, что тот ведет себя как обычный влюбленный мальчишка, – и лишь однажды осмелился дать ему совет (но об этом чуть позже).
А когда тьма схлынула, все увидали, что Эли – растерянная и румяная от смущения – сидит в кресле; на лице ее не осталось никакого признака болезни, слабости или недомогания – это вновь была та самая девочка, способная взобраться на самое высокое дерево или без устали шагать целыми днями напролет по лесной дороге. На ее плечо уже взобрались несколько взволнованных мышей и крыс – должно быть, тех самых, которым недавно выпало несчастье принять облик лошадей и лакеев, – а в изорванный подол платья намертво вцепилась зеленая ящерица. Вероятно, всем им очень хотелось домой, в Лесной Край, – и они знали, кто им в этом сможет помочь.
Но самое удивительное – на одной из грязных босых ног Эли сверкала совершенно восхитительная хрустальная туфелька, создать которую могло только волшебство.
Вторая такая же туфелька оказалась в руках у Ашвина, смотревшего на дар магии с некоторым недоумением: все-таки он был слишком юн (и вдобавок – чужестранец!), чтобы понять, как устроен ум яблочных фей и в чем состоит их милость.
– Наверное, ему нужно надеть эту туфельку на ногу нашей дочери, – прошептал Одерик Маргарете, и та согласно кивнула.
– Да это же полная бессмыслица! – воскликнул в отчаянии господин Эршеффаль.
– Не нам о том судить, – благоразумно заметил Одерик и махнул оробевшему Ашвину рукой, чтобы тот побыстрее приступал к делу.
Конечно же, туфелька пришлась Эли впору, но, к сожалению, никто из присутствующих так и не понял, в чем же был изначальный замысел фей и каким образом стеклянная обувь может помочь влюбленным обрести друг друга.
Глава 27
Эли, глядя на то, как бессмысленно и нарядно блестят хрустальные туфельки, поболтала исцарапанными ногами и сказала чуть удивленно и радостно:
– Я… я свободна! Никогда еще не была такой счастливой… О, у меня такое чувство, будто сил у меня так много, что я могу бежать день и ночь напролет – пока не вернусь домой, в Лесной Край!
Мыши и крысы дружно запищали от восторга, во всем соглашаясь с ней, ну а ящерица давно уж сидела в кармане платья, без труда определив, что создания лесов, полей и болот всегда находили себе здесь приют.
Маргарета и Одерик, то плача от счастья, то смеясь, принялись обнимать дочь. Проклятие феи пало – в этом не было никакого сомнения!
– Поздравляю… э-э… невесту его высочества, – пробормотал и господин Эршеффаль, не желая оставаться в стороне, несмотря на испытываемую им сильнейшую неловкость. – Сердечно рад!..
Но Ашвин, все это время хранивший молчание, покачал головой с печальной улыбкой.
– То, что я предложил Эли свои руку и сердце, – сказал он, – вовсе не значит, что она обязана их принять.
– Но разве… – начал было Эршеффаль, вновь закипая от возмущения, становившегося тем сильнее, чем меньше понимал почтенный опекун, но принц резким жестом пресек эту речь.
– Проклятие пало, – коротко промолвил он. – А вместе с ним исчез и прочий… морок.
– Ты знал! – вскричала тут Эли, высвобождаясь из родительских объятий и вскакивая на ноги. – Ты же знал, что я… я…
– Что ты разлюбишь меня? – с едва заметной запинкой произнес Ашвин то, что она сама сказать не решалась. – Разумеется, я знал. Ты сама об этом мне рассказала. И сударыня фея напоследок шепнула мне, что я потеряю тебя навсегда, если скажу вслух, что люблю. Уж очень ей не хотелось, чтобы ее проклятие пало…
Тут господин Эршеффаль, в изнеможении утирая пот со лба, пробормотал: «Так вот оно что!..» – и был, пожалуй, единственным человеком из всех присутствующих, кому открывшаяся истина доставила немного радости. Даже Маргарета и Одерик, чье величайшее счастье, казалось, ничто не может омрачить, переглянулись и вздохнули, с жалостью глядя на Ашвина. Проклятие феи, хоть и было разрушено до самого основания, все-таки содержало достаточно горького яда, чтобы успеть напоследок изъесть одно людское сердце.
– И ты бы мог промолчать, – Эли смотрела на юношу пристально. – Если бы ты оставил меня при себе…
– Ты бы медленно угасала, – пожал плечами Ашвин. – А я бы стал подлецом, воспользовавшимся твоей уязвимостью. Разве возможно поступить так с тем, кого действительно любишь? Я предпочту никогда больше не увидеть тебя, но знать, что ты свободна и счастлива, чем видеть каждый день, помня о своем обмане. Я отдал бы все за то, чтобы ты меня полюбила, но мне нужна твоя любовь, а не волшебное наваждение…
Откровенность юноши, говорившего так, словно в комнате больше нет никого, кроме него и Эли, смутила всех прочих так, что они, не сговариваясь, попятились и тихонько вышли вон. Маргарета утирала глаза, Одерик бормотал: «Это и в самом деле славный парнишка, хоть и принц!» А господин Эршеффаль, державшийся из последних сил, чтобы не досаждать воспитаннику в столь деликатной ситуации своим вмешательством, едва выйдя из зала, вскричал в сердцах:
– Эти ваши феи – премерзкие существа!..
– И не говорите, – согласился Одерик.
А Маргарета лишь горько вздыхала, думая о том, что Ашвину до конца его дней предстоит расплачиваться за ее давнюю ошибку, – а ведь он, в сущности, просто подвернулся под руку фее…
– Разве сможем мы быть счастливы, зная, что это оплачено ценой несчастья этого бедного мальчика? – вырвалось у нее.
– Проклятие все-таки дотянулось до каждого из нас, – с печалью согласился Одерик. – Нужно отдать должное сударыне фее – она необычайно искусна в злых делах. Даже если разбивается одно доброе сердце – остальные ранятся об его осколки…
Больше к этому прибавить было нечего: кто-то, возможно, и понадеялся бы на чудо, но только не эти напрочь измученные чудесами люди.
Что же ощутила Эли, избавившись от проклятия? О том, как злые чары изводили ее, было сказано так много, что справедливо было бы описать и чувства, охватившие ее после того, как волшебство ушло.
Она и сама хотела бы знать, что именно чувствует, ведь человек, столько дней изнывавший под гнетом чужих мстительных прихотей и навязанных желаний, начинает особенно ценить проявления собственной воли. Со стороны могло показаться, что Эли проявляет несвойственную ей жестокость, молчаливо слушая признания Ашвина. Но на самом деле она лихорадочно пробовала на вкус каждую мысль, каждое вернувшееся к ней ощущение – и голова ее кружилась от восхитительной свободы и полноты чувств.
«Я… я вновь люблю свой дом! – думала она, едва понимая, о чем говорит принц. – Ох, как же я люблю своих родителей!.. Я так соскучилась по ним и по бабушке… Только бы с ней все было в порядке – наверняка она ужасно расстроилась, когда я пропала! А эти чудесные мыши и крысы – они приходят ко мне, как раньше, и я, кажется, могу вновь часами с ними разговаривать… Скорее бы вернуться в лес и промчаться верхом по тропинке к лисьим норам! Наверняка лисята уже подросли и не узнают меня – ну и пусть, ведь я-то их помню… – тут
