Солнечный удар - Михаил Широкий
А между тем, как минимум, подумать над этим следовало бы. Потому что события развивались стремительно и всё более угрожающе и оставляли друзьям всё меньше времени на растерянность и бездействие, которые могли стать для них роковыми. Почва задрожала ещё сильнее, чем прежде, как при самом настоящем землетрясении, подземный гул снова перешёл в грохот и лязг, как если бы земля готова была расколоться и поглотить двух замерших на её поверхности оцепенелых, насмерть перепуганных людей.
Но самое немыслимое и жуткое, превосходящее всякое воображение было впереди. Вода в реке забурлила и закипела с новой силой, вспененные волны заходили по ней ещё неудержимее, а в самом центре её, как раз в том месте, откуда вырывался световой столб, образовался мощный водоворот, вокруг которого, постепенно втягиваемые им в себя, завертелись в бешеном темпе, шипя и клокоча, массы тёмной взбаламученной воды. А ещё немного погодя в считанные мгновения достигшая огромных размеров, почти от одного берега до другого, водяная воронка как будто провалилась, воды реки вздыбились, набухли, раздались во все стороны, выйдя из берегов и обдав приятелей ещё одним холодным душем.
Но они даже не заметили этого. По-прежнему не шевелясь и не двигаясь с места, точно прикованные к нему, оба без кровинки в лице, они продолжали одурелыми, помутневшими глазами самозабвенно созерцать развёртывавшуюся перед ними водную феерию, будто зачарованные ею, не в состоянии, не в силах сообразить, что, возможно, это потрясающее, фантастическое, захватывающее дух зрелище – это последнее, что им суждено увидеть в своей жизни.
Метавшаяся в дикой неуёмной пляске, словно обезумевшая, взбесившаяся вода вдруг разверзлась, так, что, казалось, можно было увидеть дно, разгулявшиеся, взлохмаченные волны расступились, кверху взметнулись фонтаны сияющих брызг. И из обнажившейся речной глубины на поверхность вынырнуло громадное, бесформенное, чёрное, как уголь, длиннорукое тело, увенчанное такой же тёмной безобразной лобастой головой с голым черепом и удлинёнными, заострявшимися на концах ушами. И это чудовищное, будто вымазанное сажей тело всё продолжало расти из крутящейся ревущей воды, становясь всё крупнее, растекаясь вширь, понемногу заполняя собой всё видимое пространство и затмевая собой разлитое кругом бледное сияние. И это длилось до тех пор, пока оно не достигло поистине колоссальных, неописуемых размеров, а его голова не упёрлась, как могло показаться, в самое небо. И оттуда, из сумрачного поднебесья, тронутого скудным светом бесконечно далёких и бесконечно равнодушных к происходившим на земле странным, неслыханным делам звёзд, на двух скорчившихся, обездвиженных, помертвелых от безмерного ужаса человечков взглянули глубокие, пронзительные, страшные глаза, горевшие неутолимой, лютой злобой и одновременно спокойным, мрачным торжеством и сознанием своего могущества и величия.
Трудно передать, что творилось в эти мгновения с приятелями. Они совершенно перестали дышать, сердца их практически остановились, глаза померкли и остекленели. Ещё немножко, ещё чуть-чуть, каких-нибудь несколько секунд – и их души, не выдержав наполнившего их до краёв неизъяснимого, превышающего человеческие силы страха – или, скорее, уже чего-то большего, чем страха, – покинули бы их измождённые, окостенелые тела, уже очень сильно смахивавшие на трупы. Заглянув в смотревшие на них с неизмеримой высоты сверкающие, как лампы, глаза демона, Андрей наконец всё понял – к сожалению, слишком поздно – и с тягучей, ноющей тоской в глухом, надорванном голосе прошептал:
– Ну, вот и всё… Вот она, смерть!
И уронил голову на песок, и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что должно было случиться дальше. И перед его зажмуренными, покрывшимися тьмой глазами поплыли бойкой, неугомонной, цветистой чередой события его недолгой и вроде бы самой обыкновенной, ничем особенно не примечательной жизни, которая, как он понял только сейчас, в эти предсмертные мгновения, была такой яркой, интересной, богатой, незабываемо прекрасной и чарующей. Ничего лучше и восхитительнее её не было и быть не могло. И как горько ему было оттого, что он уразумел это лишь теперь, когда уже поздно было сожалеть о чём-то, когда секунды его были сочтены, когда последние горячечные мысли мелькали в его воспалённом мозгу и последние, понемногу гаснувшие видения проплывали перед мысленным взором.
И самым последним, завершающим видением, заключительной яркой точкой в его жизни, конечно же, была ОНА. Он увидел её такой, какой она была во время праздничного школьного шествия, когда он заметил её впервые. Заметил – и влюбился без памяти, потерял голову, ослеп и оглох, повредился рассудком от этой безумной, налетевшей, как ураган, взвихрившей и разметавшей всё в его жизни любви.
Затем такой, какой она была на площадке перед ледовым дворцом, когда они лишь на несколько мгновений остались наедине, лицом к лицу, и впервые по-настоящему посмотрели друг другу в глаза. И поняли что-то важное, неизмеримо огромное и величественное, неописуемое и невыразимое словами, что внезапно вошло в их существование и перевернуло его раз и навсегда.
И, наконец, такой, какой он нежданно-негаданно встретил её здесь, на этом одновременно и прекрасном, и страшном берегу, где он увидел её во всей её умопомрачительной, почти божественной, как ему показалось, красоте, где сказал ей то, что так долго хотел сказать, где впервые ощутил запах её волос и вкус её губ. И где – уж не за это ли короткое, длиною в миг счастье? – должен был умереть…
И тут он уловил голос, который сразу же узнал. Её голос! Как ответ на его воспоминания о ней, будто услышанные и понятые ею. Голос тихий, едва различимый, скорее угадываемый, чем слышный. Но при этом настойчивый, требовательный, властный. Доносившийся из объятой тьмой дали, не тронутой вырывавшимся из реки светом. Он решил было, что ему почудилось, что это ещё одна галлюцинация, которых за последнее время было уже так много, что он начинал путать иллюзии и явь. Но голос звучал по-прежнему, всё настойчивее, нетерпеливее, и уже не оставлял сомнений в своей реальности. Он не мог разобрать слов, но на уровне ощущения уловил, что она зовёт его. И что этот долетевший из сумрака далёкий, едва слышный голос – его единственное спасение, надежда на избавление от, казалось, уже неминуемой, предрешённой гибели, от которой он был на волосок.
И он пошёл на её голос. Каким-то чудом преодолев сковывавшие его изнеможение и немощь, двинулся с места, встал на колени и, сделав невероятное усилие, поднялся на ноги. Постоял немного, ещё не уверенный в своих силах, пошатываясь и дрожа всем телом, стараясь одолеть сильнейшее головокружение и рассеять разлитый перед глазами мрак.
Но времени на это у него
