Невидимый враг - Анна Снегова
А самой страшно до чёртиков. До сжатых как пружина нервов. Каждой клеточкой, каждым волоском ощущаю близость чужого, опасного. Всё моё воспитание, все знания, вбитые чуть ли не с детства, говорят о том, что даже со знакомым мужчиной наедине, ночью, вот так — опасно. А этот мало что незнаком. Смотрит так, будто съесть вот прям щас собирается. Персиками же не наелся, зверюга неблагодарная, сам только что сказал.
И не улыбается в ответ на мою шутку совсем. А к первой руке и вторая присоединяется, опирается ладонью о стену справа от меня, ловит меня насовсем, как в клетке.
Отворачиваюсь, чтоб спрятаться хоть куда-то от голодного взгляда серебряных глаз. Это не особенно помогает успокоиться, потому что в поле моего зрения попадает рука — и если бы я была художником, непременно нарисовала бы это произведение искусства, на котором лунный свет оставляет причудливый рельеф теней вокруг каждого мускула, каждой жилы, каждой линии напряжённых пальцев.
Интересно, восхищаются мышки красотой грациозных котов перед тем, как быть сожранными?
Беру себя в руки.
— Если голодный, то здесь тебе поживиться нечем, — говорю твёрдо. Если бы ещё ножки мои бедные такими же твёрдыми сейчас были — а то ведь, как кисель!
Вдыхает… опять что ли, запах мой? Дался он ему… Выдыхает с сожалением.
— Ну, как знаешь, малышка. Как знаешь. Пойду тогда, пожалуй.
В этот раз я совершенно, абсолютно уверена, что жалеть не буду. Я же не совсем больная на голову ещё! А буду радоваться, что избежала сейчас, кажется, нешуточной опасности.
Зажмуриться крепко, и ни в коем случае не смотреть в ту сторону, откуда раздаётся шелест ткани, скидываемой на пол.
— Мр-р-р-р… тр-р-русиха! — довольно комментирует кот, но уже скоро человеческое урчание превращается совершенно в звериное.
Взвизгиваю, когда голых ног игриво касается шершавый язык, а потом хлещет в прыжке кончик пушистого длинного хвоста. Распахиваю глаза.
Удар передних лап — и здоровенная мохнатая туша прыжками уносится в ночь.
Проходит добрых минут десять, пока я «отмираю» и начинаю соображать, где я и что я. И что сейчас только что было. И закончилось, к счастью.
Ох-х-х-х… делаю пару нетвёрдых шагов, останавливаюсь снова, смотрю на пол.
Ну вот, теперь и эту простыночку тоже стирать! А ведь только стираная. Попробовал бы этот гад своими ручками, да в лоханке, да такую здоровенную! И отжимать потом досуха, и таскать потом тяжеленный таз во двор, да развешивать, чтоб без складочек, ровненько! Может, ходил бы тогда, как все приличные люди, в одежде. И не портил честным девушкам их труды, оставляя где попало свой звериный запах.
Оглядываюсь нервно… а потом поднимаю с пола и комкаю в руках и без того мятое белое полотно. Подношу к лицу, закрываю глаза…
Какая же я сумасшедшая.
Но это же чисто исследовательский интерес! Не скоро (от души надеюсь, что нет!) мне ещё попадётся в жизни случай изучить настоящего барса-оборотня. Или оборотня-барса? Интересно, какая у него первооснова? Человек или животное? И как он умудрился научиться делать оборот? И есть ли другие, как он? И почему тогда я, столько лет у подножия этих гор обитая, ни разу их не видела?
Зоркий глаз подмечает на полу шерстинку, застрявшую меж досок.
Немедленно усаживаюсь на корточки и принимаюсь выковыривать ноготками. Издаю торжествующий возглас, когда получается!
Смотрю на свет, катаю в пальцах, долго рассматриваю, глажу, выискиваю знакомые уже цвета. Думаю о хозяине. Исключительно с научной точки зрения! Строю теории. Аккуратно объединяю логические аргументы в несколько более-менее убедительных гипотез. Чувствую, что не усну, пока не запишу всё аккуратным почерком в свои исследовательские тетради, которых у меня за годы экспериментов набрался уже целый шкаф.
Так, где там у меня были лупы… Это надо в лабораторию, однозначно!
Лаборатория у меня в таком месте, чтоб сразу чужой глаз не мог приметить. На всякий случай, мало ли кто в моё отсутствие шататься будет.
И уже почти решаюсь встать и идти к своим любимым стёклышкам и колбочкам, а заодно прикидываю, каким реагентом бы обработать, да ещё жалею, что не догадалась целый пучок у блохастого выдернуть в награду за спасение его шкурки, пока была такая возможность…
Как прямо передо мной на пол приземляются с глухим шлепком две заячьи тушки с окровавленным мехом.
Визжу так, что у самой уши закладывает. Отпрыгиваю назад… чтоб врезаться во что-то твёрдое, большое, горячее, что меня с готовностью подхватывает и намертво прижимает к себе цепкими лапами.
Ещё одна добыча за сегодняшнюю ночь, кажется, попалась.
— Эт-то что⁈
— Наш ужин. Раз у тебя в кладовке кроме травы больше нету ничего. Я проверил, но увы. Обдерёшь? Я огонь пока разведу.
Пытаюсь вырваться, но удаётся разве что обернуться к хищнику лицом. Отпускать меня дальше по-прежнему никто не собирается.
— Чтобы я? Тронула этих бедных несчастных зайчиков⁈ Да я в обморок хлопнусь раньше! У-у-у-у… бессердечный… да как у тебя… вас только лапа поднялась на эти милые создания!..
В глазах довольного охотой хищника мелькает непонимание. И удивление. А он что, оваций за труды ожидал⁈
— То есть? Ты тут как выживаешь вообще, если не умеешь дичь ободрать и приготовить?
— Отлично выживаю! Вернее, живу! Вот прям я бы сказала, до твоего… вашего появления — так просто замечательно! У меня огород, между прочим!
В пылу не сразу понимаю один немаловажный нюанс нашего с ним общения. Но потом до меня доходит.
Вспыхиваю, вырываться прекращаю. Отвожу глаза.
— И ты… вы бы простыню обратно бы надели. Я вон, квадратиком сложила, хотела уже… в стирку положить, а то всё зверьём провоняло. Не успела. А я обрадовалась уже, что снова настанет у меня тишина и покой.
Зверюга злится, сверкает на меня серебром сердито, разжимает лапы.
Отбредаю на ватных ноженьках подальше. Пожалуй, к спасительной стеночке бы сейчас снова прислониться. Но как-то боязно, у меня теперь с ней не самые успокаивающие ассоциации связаны.
— Дай мне пару дней, — цедит сквозь зубы. — Отдохну, и уйду. И наступят у тебя снова — тишина и покой твои. Как на кладбище. Хотя как по мне, на кладбище интересней.
Шуршит снова моя многострадальная простынка. Слегка приоткрываю один глаз, с облегчением убеждаюсь, что она примотана обратно на узкие поджарые бёдра… закрываю глаз обратно. Потому что больше-то ничего она толком не прикрыла! А там и того, что видно, хватит, чтоб в обморок хлопнуться.
