Три запрета Мейвин (СИ) - Дементьева Марина

Мне она говорила иное.

— Не жди себе жениха. Знаешь, кому ты предназначена.

Что такое это — предназначена? Или я вещь?

Предназначена… Прежде эта мысль казалась мне приятна. Но шли годы, и я стала тяготиться встречами.

* * *

Меж тем давно не знали покоя на земле Эрин. Несчастная наша родина вновь раздираема была усобицей, и щедрым подношением Морриган окропляла травы братская кровь.

Вот уже несколько лет пустовал престол древней Тары, с тех пор, как последний король был предан и убит тем, кого считал соратником.

Но и вероломному не довелось вкусить от кубка власти. Кто сеет раздор, пожнёт вражду, кто нечист душой, окружён себе подобными, — у гнезда стервятника не мелькнёт светлое оперенье. Кто предал сам, будет предан. Хоть убийца всего стерёгся, сгинул скорей того, кто был чужд обмана.

А бывшие его сподвижники затеяли кровавую грызню. Не усидеть двоим на престоле Тары.

Настало время безвластия. Все воевали со всеми, и не было твёрдой руки, чтоб обуздать смуту.

Но тревожили народ слухи, будто жив юный племянник последнего законного короля, не дотянулись до него длинные руки предателя.

'Мало того, что жив, — прибавляли иные, — уже собрал он верную дружину, только и ждёт нужного часа, чтоб вернуть отнятое'.

Отец не приветствовал в своём дому подобные разговоры.

— Не забывайте о том, что его предок приказал повесить брата моего прадеда, Байла Бесталанного, на самом высоком дереве в округе.

— Чего вспомнил! — смеялись братья. — Сколько тому лет прошло! Верно, с сотню?

— Да, не меньше, — поразмыслив, отвечал отец.

— Разве не по справедливости покарал его старый король? Разве не поднял Байл мятежа?

— Может, и так, — с достоинством соглашался отец. — А всё ж таки был он нам кровный родич.

Порой отец бывал упрям.

Однако ж с ним мало кто соглашался. В народе любили молодого короля, как его называли не вполне справедливо, будто бы камень Лиа Фаль уже закричал под его пятой.

Я скоро позабыла о споре между отцом и братьями, тем паче, что очередная свара в Таре пока более ничем нас не коснулась. Близился Бельтайн, и все мысли и чаяния были связаны с предстоящим празднованием.

* * *

Они пришли в наши края в канун Бельтайна, когда стар и млад собирали девять пород дерева для костров Бела. Одежду воинов покрывала пыль странствий, и они давно не ведали тепла очага, но доспехи сияли начищенной сталью, и руки не устали держать оружие.

Они были молоды годами, но тяготы и тревоги оставили свой рисунок на лицах.

Земляки собрались за частоколом; ворота затворили уж давно, ещё до появления отряда: об их приближении упредили пастухи, загодя уведшие стада на дальний выпас. Да воины и не таились вовсе.

Многие мужчины сжимали в руках, что ни попадя: годящее оружие было не у каждого. Женщины, те, что послабей и совсем немощные, подхватили детишек и заперлись в домах, те, что посмелей да дюжей, остались подле мужей. От вооружённых чужаков не ждут добра.

Отец предпочёл бы, чтоб и я ушла вместе с матерью и служанкой, но неведенье было, как по мне, много хуже явной опасности, и я настояла на своём. Чем дрожать под лавкой, лучше встретить свою судьбу подле отца и братьев.

Но чужаки не спешили нападать и вовсе не выказывали враждебности. Из сомкнутого их строя вперёд выступил один, и он не отличался от прочих богатством одежд или надменным обращением со своими товарищами. Он выделялся иным, чему не сразу подыщешь название.

Доблестью? Знавала я и за иными уменье в одиночку стоять перед ощерившимися кольями и копьями защитниками — словно навострило клыки исполинское чудовище. А ну как дрогнет рука обороняющегося? Кто остановит полёт иззубренной смерти? Словно бы для таких, как он, страха и вовсе нет.

Гордостью? Но встречались мне и прежде наделённые непостижимым свойством и снизу вверх смотреть так, будто стояли мы, самое меньшее, вровень. А ведь разделяла нас крутая насыпь и высокий частокол.

Знатностью? Хоть издали и мельком, но доводилось и мне видеть тех, в ком текла кровь древних и славных родов, и я умела распознать высокое происхождение в незнакомце, хоть бы он и не назвал имени, да и вовсе, казалось, не желал быть узнанным, но соколиную породу не спрятать за серым воробьиным оперением. Того лишь, как прямо он стоял, как держал голову, по непринуждённости движений и прямому взгляду достаточно было угадать, что предки его не возделывали землю, но мужали и умирали с оружием в руках.

Да, не впервой мне было видеть людей доблестных, гордых и благородных, но впервые видела человека, сочетавшего в себе все эти достоинства.

Я знала лишь одного мужчину, что был красивей его… Но красота человеческая — живая, понятная, показалась мне тогда стократ милей дикой нелюдской красоты.

И голос вожака славной фианны был под стать его облику. Хоть говорил он и не громко, звучные слова услышал каждый из нас.

— Я веду этих воинов. С кем из вас говорить мне?

И хоть отец мой также ничем не выделял себя, я отметила, что чужак прежде ответа смотрел на отца и обращался к нему, чутьём угадав, кто из всех родовитей и уважаемей.

— К дверям моего дома ты пришёл с оружием в руках, незнакомец, — пророкотал отец, — и не воинов, но горе и смерть привёл в края, где много лет не знали войны.

Мужчина выслушал гневные слова, не переча, и никто из его воинов не вскинулся возразить поперёк вожаку, но оставались спокойны, как и он, точно и не их обвиняют.

— Честь и жизнь мои порукой тому, что никто из нас не учинит грабежа и насилия под гостеприимным кровом, — ровно ответил он. — Наш путь был долог. Или откажете в приюте теперь, в преддверье Бельтайна? Позвольте разделить вашу радость.

Я видела, как нахмурился, раздумывая, отец. Что он ответит? Воин поклялся, но велика ли цена клятве чужака? И всё же ему невозможно было не поверить.

И отец решился.

— Назови своё имя и род, чтоб я знал, кого принимаю в своём дому.

— Я не могу ответить тебе. Но буду помнить, кого благодарить за добро.

Я стояла обок отца и терзала плетёный поясок непослушными пальцами. Слова его были обращены к отцу, но взгляды — ко мне. И в них я читала нечто такое, что леденило сердце и зажигало кровь, и лицо моё то заливалось румянцем, то покрывалось бледностью.

Недолго отец промедлил с ответом.

— Отоприте ворота! — повелел он.

* * *

Каэр (или Кэр) — дева-лебедь, заколдованная возлюбленная бога Энгуса.

Морриган — кельтская богиня войны.

Лиа Фаль — волшебный камень — один из четырёх артефактов, привезённых в Ирландию Племенами Богини Дану, находился в Таре. Считалось, что, если на него наступит достойный быть королём, камень громко закричит.

Уговор

Земляки не спешили выпускать из рук оружье и оборачиваться к чужакам спиной, но вожак был верен своему слову, а воины послушны ему, как пальцы послушны руке, когда она сжимает их в кулак и когда расслабляет вольно. Вот и нынче кулак разжался. Лица воинов прояснялись, и разглаживались шрамы, оставленные усталостью и невзгодами.

Матушка вертелась, как хлопотливая рыжая белка, нещадно гоняя слуг, следя за приготовлением пищи и соблюдением порядка. К заботам о предстоящем праздновании прибавились хлопоты, как обиходить и где разместить несколько десятков мужчин. Пусть только скажет ей кто, будто она дурно исполняет обязанности хозяйки!

Я также помогала ей, и, закрутившись, матушка, не глядя, принимала мою помощь. Но вдруг спохватилась, придирчиво оглядела меня и в притворном ужасе всплеснула руками.

— Во что это ты одета? А ну-ка…

Взяв за руку, она увела меня, не слушая возражений. У себя она отворила лари и вынимала одно за одним цветные платья — какие-то из них я и не видела никогда. Правда, тем платьям не сравниться было с подарками ночного гостя, но их матушка куда-то прятала, говоря, что подобные дары не приносят добра.

Матушка заставила меня надеть самое нарядное из всех. Мои косы цвета осеннего золота опускались ниже колен, перевитые лентами. Матушка украсила меня, точно невесту или жертву. Теперь она осталась довольна мною.