Три запрета Мейвин (СИ) - Дементьева Марина
Медовая рыжина выцвела в волосах замершей на пороге женщины. Только тем она и изменилась.
Я улыбнулась задрожавшими губами.
— Здравствуй, матушка…
Отец обнимал её, такую маленькую, и рядом с нею казался ещё пуще похож на большого поседевшего медведя. Чуть поодаль стоял Леннан, и к плечу его доверчиво жалась незнакомая девушка. Она смотрела без страха, с полудетским любопытством, и в чреве её толкалась неугомонная новая жизнь.
И матушка тоже улыбалась мне и не замечала, что по щекам её мелким жемчугом катятся слёзы.
— Что же ты, дочка, застынешь на пороге… Входи да спутника своего зови. Только вас и ждали, не садились за стол.
Я обернулась. Самайн, спешившись и отпустив взмывшего в низкие небеса жеребца, шёл к нам. Встал рядом, неприметно переплёл пальцы с моими, дрожащими мелкой дрожью. Махнул рукой, и ждущая поодаль Охота взлетела стаей на бесшумных крыльях и растворилась в предрассветных сумерках. Расколотый рог висел на поясе, онемевший до будущей осени, и меч дремал в ножнах — до скорой, увы, встречи с фоморами. Теперь Самайн одет был в княжеские одежды, свет полнолуния свился в расшитую серебряными нитями тунику, снежная буря подбитым волчьим мехом плащом легла на плечи. Князь Дикой Охоты улыбнулся родным приветливой человеческой улыбкой и мягко укорил:
— Что же не знакомишь с родичами, Мейвин?
И я засмеялась с беспечным весельем и сказала:
— Муж мой и любимый.
Пройдут века, деяния наши позабудут, слова извратят. Имена наши станут именами демонов из злых преданий.
Пускай.
Над Лейнстером и Мунстером, над Коннахтом и Уладом, над Миде и Тарой мчать Дикой Охоте…
Пока полнится земля ненавистью и злобой, пока льется невинная кровь, пока брат предает брата…
А значит всегда.
