Гейл Форман - Куда она ушла

Одна девушка отличилась от других. У нее были сильные мускулистые руки и решимость во взгляде. Первые ее слова в мою сторону были:

- Топишь свой талант.

- Да, я трезв, как стеклышко, — ответил я.

- Не в этом смысле, — сказала она, поднимая свою проколотую бровь. — Ты многое теряешь из-за акустики. Я видела, как ты играл в своей ужасной группе, но ты был крут, несмотря на свой детский возраст.

- Спасибо. Наверное.

- Не за что. Я здесь не для лести. Я вербую людей.

- Извини. Я пацифист.

- Смешно! Я из тех лесбиянок, которые любят болтать и задавать вопросы, так что я непригодна для армии. Нет, я собираю группу. И думаю, что ты безумно талантливый гитарист, так что я здесь для совращения младенца, образно говоря.

Мне только исполнилось шестнадцать, и меня немного напугала эта напористая девица, но я ответил, почему бы и нет.

- Кто еще в группе?

- Я на барабанах. Ты на гитаре.

- И?

- Это самое важное, не так ли? Потрясающие барабанщики и поющие гитаристы не растут на деревьях, по крайней мере, не в Орегоне. Не волнуйся, я восполню пробелы. Кстати, я Лиз, — она протянула руку, покрытую мозолями. Всегда хороший знак для барабанщика.

В течение месяца Лиз отыскала Фитци и Майка, мы окрестили себя «Shooting Star» и вместе начали писать песни. Спустя месяц у нас состоялся первый концерт. Еще одна домашняя вечеринка, но она не имела ничего общего с теми, на которых я играл в составе «Infinity 89». С самого начала все было по-другому. Когда я взял свой первый аккорд, как будто кто-то выключил свет. Все просто затихли. Люди обратили на нас внимание, и мы его удержали. В перерывах между песнями люди хлопали и снова затихали в ожидании следующей песни. Со временем они начали выкрикивать названия песен. Еще через какое-то время они знали наши тексты так хорошо, что могли сами подпевать. Это было в тему, когда я пропускал слова.

Довольно скоро мы доросли до выступлений в крупных клубах. Иногда я мог слышать звуки бара на заднем фоне — звон стаканов, громкие заказы бармену. А еще я впервые услышал, как люди выкрикивают мое имя. — Адам! Мы здесь! — Большинство тех голосов принадлежали девушкам.

Девушкам, которых я чаще всего игнорировал. В то время я зациклился на девчонке, которая никогда не ходила на наши концерты, но я видел ее играющей на виолончели в школе. И когда Миа стала моей девушкой и начала приходить на мои выступления — к моему удивлению, похоже ей действительно нравилось, если не сами концерты, то, по крайней мере, наша музыка — я иногда пытался услышать ее. Я хотел услышать ее голос, выкрикивающий мое имя, даже если знал, что она никогда этого не сделает. Она была вынужденным «плюс один». Ей больше нравилось зависать за кулисами и напряженно наблюдать за мной. Даже когда порой она расслаблялась и смотрела концерт как все люди из зала, она оставалась очень сдержанной. Но я все равно прислушивался к ее голосу. Казалось, для меня неважно, что я его не слышу. Мне нравилось просто прислушиваться к ней.

Поскольку росла группа и, соответственно, концерты, аплодисменты тоже становились громче. Но затем на какое-то время наступила тишина. Никакой группы. Никаких фанатов. Никакой Мии.

Когда все вернулось — музыка, концерты, толпы — все звучало иначе. Даже во время того двухнедельного тура вдогонку выпущенному «Возмещение ущерба» я мог сказать, насколько все изменилось лишь только по одному звучанию. Когда мы играли, стена звука окутывала группу, как если бы мы играли в пузыре, сделанном только из нашего собственного шума. В перерывах между песнями были слышны крики и вопли. Скоро, гораздо быстрее, чем я мог себе представить, мы стали играть на этих огромных площадках: на аренах и стадионах, перед пятнадцатью тысячами фанатов.

Там так много людей и так много звука, что почти нереально услышать какой-то определенный голос. Все, что я слышу, кроме наших инструментов, ревущих теперь из самых мощных динамиков, это дикий крик толпы, когда мы за кулисами, и огни гаснут прямо перед нашим выходом. И как только мы оказываемся на сцене, непрекращающийся ор становится похожим на разъяренный вой урагана. Бывали ночи, когда я, клянусь, мог почувствовать дыхание этой пятнадцатитысячной толпы.

Мне не нравится этот звук. Я считаю, он дезориентирует. Для нескольких концертов мы заменили наши акустические мониторы наушниками. Звук был прекрасным, как будто мы находились в студии, рев толпы был изолирован. Но в какой-то степени стало еще хуже. Я чувствую себя разделенным с толпой и без этого, благодаря расстоянию между нами, огромных размеров сцене и армии охранников, сдерживающих фанатов от прыжков на сцену и желания потрогать нас. Но больше всего мне не нравится, что так сложно выделить какой-нибудь один пробивающийся из толпы голос. Не знаю. Может, я все еще хочу услышать тот единственный.

Периодически во время концерта, когда я или Майк делаем паузы, чтобы настроить наши гитары, или кто-то делает глоток воды, я останавливаюсь и стараюсь выделить отдельный голос от толпы. И иногда это получается. Получается услышать, как кто-то выкрикивает название какой-нибудь песни или вопит «я люблю тебя». Или скандирует мое имя.

Стоя здесь на Бруклинском мосту, я вспоминаю обо всех этих концертах на стадионах, об этом ураганном вое. Потому что все, что я могу сейчас слышать, это гул в голове, немой крик. Ибо Миа исчезает, и я пытаюсь ее отпустить.

Но есть что-то еще. Слабый голосок, пытающийся прорваться, пробиться сквозь шум небытия. Голос становится сильнее и сильнее, на сей раз это мой голос, и он спрашивает: Откуда она знает?

Глава восемнадцатая

Ты довольна своим несчастьем?

Нашла покой в отрешении?

Это последняя связь между нами,

Единственный источник моего утешения.

«СПЛИН»

ВОЗМЕЩЕНИЕ УЩЕРБА, ТРЕК 6

Миа ушла.

Мост похож на корабль-призрак из другого времени, даже когда наполняется вполне соответствующими двадцать первому веку людьми, утренними бегунами.

И я опять один.

Но я все еще стою. Все еще дышу. И каким-то образом я в порядке.

Тем не менее, вопрос «откуда она знает?» продолжает набирать силу и громкость. Потому что я никогда никому не говорил о том, что просил ее остаться. Ни медсестрам. Ни ее бабушке с дедушкой. Ни Ким. Ни даже самой Мие. Так откуда она знает?

Если ты останешься, я сделаю все, что угодно. Я брошу группу, поеду с тобой в Нью-Йорк. Но если ты захочешь, чтобы я ушел, я сделаю и это. Возможно, возврат к прежней жизни будет слишком болезненным, может, тебе будет проще вычеркнуть нас из памяти. Это будет хреново, но я приму это. Я смогу лишиться тебя подобным образом, если не потеряю сегодня. Я отпущу тебя. Если ты останешься.