Гейл Форман - Куда она ушла

- Нет, Адам, остановись, — говорит Миа.

Я останавливаюсь.

- Я хочу рассказать тебе. Я должна рассказать тебе все. Просто мне нужно немного кофе, чтобы собраться с мыслями и все объяснить.

Мы покидаем центр города и отправляемся в булочную в старом квартале с мощеными улицами. В ее окнах темно, дверь заперта, по всем признакам заведение закрыто. Но Миа стучит, и через минуту человек с густой шевелюрой и с мукой в непослушной бороде распахивает дверь, кричит Мие «бонжууур» и целует ее в обе щеки. Миа представляет меня Хассану, который исчезает в булочной, оставив дверь открытой так, что теплый аромат масла и ванили плывет по утреннему воздуху. Он возвращается с двумя большими чашками кофе и коричневым бумажным пакетом, уже потемневшим от масла. Она вручает мне мой стаканчик, я открываю его и вижу дымящийся черный кофе — так как я люблю.

Наступило утро. Мы находим скамейку на Бруклинском Высотном променаде, еще одном любимом Нью-Йоркском местечке Мии, по ее словам. Он находится на правой стороне Ист-Ривер, Манхэттен так близко, что ты можешь практически коснуться его. Мы сидим в уютной тишине, потягивая кофе, поедая все еще теплые круассаны Хассана. И нам так хорошо, прямо как в старые добрые времена, что мне хочется нажать на кнопку волшебных часов, остаться в этом моменте навсегда. Только нет никаких волшебных часов, зато есть вопросы, на которые нужны ответы. Однако Миа вовсе не торопится. Она пьет маленькими глотками, жует, осматривает город. Наконец, покончив с кофе, она поворачивается ко мне.

- Я не лгала тебе, когда сказала, что ничего не помню о несчастном случае и после него, — начинает она. — Но затем я стала вспоминать кое-что. Не то, чтобы вспоминать, скорее, слышать какие-то детали, которые казались до странности знакомыми. Я убеждала себе: это оттого, что мне тысячи раз рассказывали все эти истории, но это не так. Перемотаем на полтора года вперед. У меня тогда был седьмой или восьмой психотерапевт.

— Так ты ходишь к психотерапевту?

Она косится в мою сторону.

— Конечно, хожу. Я меняла их как перчатки. Они все говорили одно и то же.

— Что именно?

- Что я злилась. Злилась из-за несчастного случая. Злилась, что была единственной выжившей. Что я злилась на тебя. — Она поворачивается ко мне с извиняющимся выражением лица. — Все остальное имело смысл, но про тебя я не понимала. В смысле, почему на тебя? Но я действительно злилась. Я могла чувствовать… — она умолкает на секунду, — ярость внутри себя, — договаривает она спокойно. — Было очевидно, как ты отдаляешься от меня, как несчастный случай изменил нас обоих. Но это не вязалось с той беспощадной злостью, которую я внезапно почувствовала после своего ухода. Думаю, на самом деле, где-то глубоко внутри, я, должно быть, всегда знала, что осталась из-за тебя — намного раньше, чем я по-настоящему вспомнила это. Понимаешь?

Да. Нет. Не знаю.

— Не очень, — говорю я.

— Знаю. В общем, я злилась на тебя. И не понимала, почему. Я злилась на весь мир. Причину этой злости я знала. Я ненавидела всех своих врачей за их бесполезность. Я была чем-то вроде маленького комка саморазрушающей злости, и никто из них не мог ничего сделать, кроме как сообщить мне это. Пока я не нашла Ненси, никто из них не помог мне больше, чем мои преподаватели из Джуллиард. В смысле, эй, я знаю, что я злюсь. Пожалуйста, скажите мне, что с этим делать. Так или иначе, Эрнесто предложил терапию гипнозом. Думаю, это помогло ему бросить курить. — Она толкает меня локтем в бок.

Конечно, мистер Совершенство не курит. И, конечно, он единственный, кто помог Мии понять причину ее ненависти ко мне.

- Это было немного рискованно, — продолжает Миа. — Гипноз может открыть забытые воспоминания. Иногда твое сознание не может справиться с какой-то травмой и помещает ее глубоко под замок. Итак, я согласилась на несколько сеансов. Это было не то, что я себе представляла. Никакого качающегося амулета, никакого метронома. Это было больше похоже на те визуальные упражнения, которые иногда проводили для нас в лагере. Сначала ничего не происходило, а потом я уехала в Вермонт на лето и бросила сеансы.

Но несколько недель спустя начались эти вспышки. Беспорядочные вспышки. Например, я могла вспомнить операцию, могла по-настоящему услышать музыку, которую включали врачи в операционной. Я хотела позвонить им и спросить, было ли это на самом деле, но прошло так много времени, сомневаюсь, что они вспомнили бы. Кроме того, мне на самом деле не нужно было спрашивать об этом. Папа говорил, что при рождении я казалась ему такой знакомой, и он был поражен этим чувством, будто бы знал меня всю свою жизнь. Это было забавно, потому что я совсем не похожа внешне ни на него или ни на маму. Но когда появились эти первые воспоминания, я была точно так же уверена, что они мои и они реальны. Все эти воспоминания не складывались воедино, пока я не начала работать над партией виолончели Гершвина «Andante con moto e poco rubato». Большинство воспоминаний возникали во время игры.

Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но сначала ничего не выходит.

- Я включал тебе ее, — говорю я, наконец.

- Знаю. — Она вовсе не кажется удивленной моим подтверждением.

Я наклоняюсь вперед, кладу голову на колени и делаю глубокий вдох. Я чувствую, как рука Мии нежно касается моего затылка.

- Адам? — Ее голос звучит робко. — Это еще не все. И с этого момента все становится немного бредово. Складывается ощущение, что мой мозг как-то запомнил все то, что происходило вокруг меня, пока я была без сознания. Но есть и кое-что другое, другие воспоминания…

- Какие, например? — Мой голос превратился в шепот.

- Почти все они туманны, но есть очень точные воспоминания о вещах, которые я не могла знать, если бы меня там не было. Это касается тебя. На улице темно. Ты стоишь у входа в больницу в свете фонарей, в ожидании увидеть меня. На тебе кожаная куртка, и ты смотришь вверх. Как будто ищешь меня. Ты делал это?

Миа берет меня за подбородок и поднимает мое лицо, на сей раз явно нуждаясь в каком-то подтверждении, что тот момент действительно реален. Я хочу сказать ей, что она права, но я полностью потерял дар речи. Однако мое выражение лица красноречивей всяких слов. Она чуть заметно кивает головой.

— Как? Как, Адам? Откуда я могу это знать?

Я не совсем уверен, риторический это вопрос или она думает, что у меня есть ключ к разгадке ее сверхъестественной тайны. Так или иначе, я не в состоянии ответить ей, потому что я плачу. Я не осознаю этого, пока не ощущаю вкус соли на губах. Не помню, когда я вообще последний раз плакал, но, как только я позволяю себе расплакаться как ребенок, шлюзы открываются, и я рыдаю у Мии на глазах. На глазах у всего чертового мира.