Единственное желание. Книга 3 (СИ) - Надежда Черпинская
— Прости меня! Прости!
Она замахнулась широко, с отчаянной решимостью…
Пронзительно взвизгнула плеть, и острая боль снова вгрызлась в содрогнувшуюся детскую спину.
* * *
Эливерт почувствовал, как рука коснулась его волос. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в прелую солому. От этого свербело в носу, но сил на то, чтобы сесть, не осталось. Шершавые грубые пальцы осторожно скользнули с затылка на оголённую спину.
Он непроизвольно застонал, дёрнулся. И рука снова вернулась к волосам, неуклюже погладила по голове.
— Ты не серчай на меня, слышишь? — хриплый тихий голос, забытый тысячу лет назад, разорвал тишину. — У меня выбора не было. Если бы они меня так отделали, я бы сейчас уже… Прости меня, сынок!
— Не называй меня так! Ты мне не мать! — Эл пытался отодвинуться подальше от скользящей по его волосам руки.
— Да, так и есть, — тихо вздохнула женщина. — Только у тебя нынче больше никого не осталось, кроме меня. Пойми, глупый, я ради нас обоих стараюсь! Разве я тебя так била как этот упырь ненасытный? Нет. Он бы забил тебя. А так, считай, я тебя спасла. И себя спасла. И, если послушаешь мудрую Илангу, так мы с тобой, сынок, ещё свободу увидим, обещаю.
Эливерт собрал в кулак всю силу воли, приподнялся на руках и с трудом сел, уставившись на женщину. В глазах, прозрачных, как льдинки, светилась надежда.
— Ты их не зли понапрасну, мальчик! Делай, что велено! Слушай во всем!
— Я не стану бить других, как они велят. Я никому больно делать не стану!
— Да пойми же ты, упрямец, так надо! Это на время. Притворись! Перетерпи день-другой! Обмани их!
— Отец меня учил, что врать нельзя, — поджал губы мальчуган. — Надо смело правду говорить. По чести поступать. Не хочу я притворяться…
— Отец его учил! — хмыкнула сердито женщина. — И где он, отец твой? Бросил нас, едва жареным запахло. Сбежал трусливо. А про честь и не вспомнил!
— Неправда… Он Лану хотел отбить…
— Правда, сынок, правда! Лану… Шкуру он свою спасал, а не Лану! Ты ведь тоже видел, как он к лесу драпал? Забудь про честь и про совесть! В этом мире или ты всех сожрёшь, или тебя… Выживет тот, у кого зубы есть, кто жалости не ведает! Запомни мои слова!
Иланга склонилась ближе, зашептала, словно её кто-то мог услышать в этом каменном мешке.
— Будешь тётку слушать — далеко пойдёшь! Я тебя жизни научу. Настоящей. Не сказкам пустым, что мать тебе рассказывала… Надо только отсюда выбраться. Они нас тут усмиряют, в скот хотят обратить, понимаешь? Будут бить да истязать, пока ничего, кроме страха, в нас не останется. Чтобы любое приказание, не спрашивая, исполняли. Так пусть поверят, что ты им покорился! Не противься, Эливерт, голову склони! Это ведь не на самом деле — притворство, игра. Ну, дашь пару плетей кому-то, зато нас выпустят отсюда. Нам бы только из каменоломней выбраться, а когда нас купят — мы сбежим. Как — я придумаю. Уж тут не сомневайся, мальчик! Не сомневайся!
* * *
Настя, прильнув к прозрачной зеркальной глади, смотрела на светловолосого мальчика с истерзанной спиной, внимавшего оборванной грязной женщине. Они сидели рядом на тонкой подстилке из соломы, и та всё говорила, и говорила, точно плела сеть, как старая паучиха.
И мальчик всё чаще кивал в ответ на её слова, и доводы тётки уже не казались такими ложными и низменными, и взрослый мир, в котором он так внезапно очутился один, начинал обретать совсем иные краски…
«Не верь ей, не слушай! — всхлипнула мысленно Настя. — Добро есть! И оно всё равно сильнее! Даже когда мы забываем об этом. Вернись к свету, Эл! Вернись к свету!»
Вспыхнули в глазах огоньки и обратились в мерцающие алые угли. Настя даже ощутила жар, хоть огонь в камине давно угас. По золе разбегались огненные прожилки, словно лава на склонах вулкана.
— Потому что ты — мой свет! Без тебя… ничего, кроме тьмы, во мне не останется…
Утренняя свежесть холодила обнажённое тело. Настя села, кутаясь в плащ.
Заглянула в его глаза, шепнула задумчиво:
— Ты ошибаешься…
И вдруг рухнула снова в темноту.
Упала на спину, больно ударившись о каменный пол.
Вновь огонь. Яростный, рвущийся из жерла огромной печи.
И кто-то ещё более неистовый. Свирепый, громадный, жуткий, стремительно надвигается, словно взбесившийся бык. Вот-вот затопчет.
Перекошенное от гнева кривое лицо. В огромном, словно слоновья нога, кулаке зажата кочерга. И сейчас она опускалась прямо на голову Насти.
Рыжая испуганно метнулась в сторону. Железный прут лязгнул о камни, зацепил самым краем, по руке и плечу.
Хрустнуло страшно. Рыжая заблажила от боли и от ужаса.
— Вшивые недоноски! — ревело откуда-то сверху зычно. — Убью, сопляков! От Горбача ещё никто не сбегал! Я тя-я-я научу! Раз и навсегда запомнишь!
Кочерга снова взлетела над головой Рыжей.
— Нивирт! — отчаянный возглас где-то совсем рядом.
Стремительная тень метнулась к уродливому силуэту Горбача. Тот отмахнулся от худощавого светлого парнишки, как от назойливой мухи, отшвырнул к горну.
Кузнец снова развернулся, двинулся на неуклюже пытавшуюся подняться с пола Настю. Взмахнул своей железякой...
И вдруг замер, широко распахнув глаза. Постоял секунду и рухнул лицом вниз.
В спине — всаженная на треть заготовка клинка. Над бездыханным телом растерянно застыл щуплый невысокий паренёк с глазами светлыми и прозрачными, как воды горного озера.
— Ты его убил? — прошептала Дэини чужим осипшим голосом и уже громче, с недоверчивым восхищением и ужасом одновременно: — Эл, ты грохнул его, грохнул эту тварь!
Откуда-то, из дальних уголков, из-под лестницы и перевёрнутых лавок, медленно выползли другие мальчишки, такие же худые, замызганные и перепуганные до смерти.
А паренёк с прозрачными глазами всё стоял, с ужасом глядя на свою перепачканную кровью ладонь, не замечая, как расползается зловещая бордовая лужа, всё ближе подступая к его босым ступням.
* * *
Эливерт недоверчиво смотрел на свою руку, на окровавленные пальцы, и всё силился понять — как это вышло?
Нет, он не жалел. Горбача жалеть — последнее дело!
Да и выбора не было — или проклятый упырь, или лучший друг… Какой уж тут выбор?
И всё равно не мог понять, как же это случилось. Он человека убил? Пусть тот таким дерьмом был, что не выразить, но человеком всё-таки.
Эл снова посмотрел на раскрытую ладонь, сжал кулак…
И вдруг кулак взлетел над головой и проворно устремился вперёд. Костяшки пальцев врезались в чью-то скулу. Удар, ещё удар. Оседлав распростёртого
