Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева
Не молчи!
Ожиданье… на грани с обречённостью. Что же ты, Самайн?.. Какого ответа ты алчешь?
Правда или ложь?
Любовь или безразличие?
И почему колдовское провиденье нашёптывает странное: что бы я ни ответила, мои слова обратятся для него новой болью.
И правда моя, и моя ложь равно ранят его.
В этом нет смысла. Знаю, он жаждет моей любви…
…Толкая в объятья другого мужчины. И мучаясь этим выбором. Это его боль и бессильная ярость обратили льдом костры Бела, когда другой поцелуями стирал мои слёзы.
Поставив под удар свою жизнь, добывал спасение для него, которого должен ненавидеть. Обещал победу врагу. Когда одного его невмешательства довольно для погибели Фэлтигерна.
Утомлённый рассудок не способен разрешить вопросы, но дар прорицанья молчит, сокрывая определённость грядущего. С Самайном они союзны в обережении меня от осознания истины. Сулит ли откровение для меня неверный выбор?
Или же Самайн не властен обойти неведомые мне запреты? с тем, чтобы открыть правду? И всё, что ему осталось — исподволь мостить мою дорогу к избавлению, не вправе указать верный путь?
И все его поступки, и каждое слово — указующие вехи, призванные уберечь от шага в пропасть.
И всё, что осталось мне — довериться Самайну, без остатка. Не зная сути его действий, не зная, что за игру он затеял — не с богами ли? Довериться — так, чтобы он провёл меня, завязав глаза, по краю обрыва, за которым с паучьей терпеливостью пустота поджидает решённую жертву…
Прости, любимый, время слов ещё не пришло для меня. Позволь ещё немного постоять на краю обрыва, доверясь твоим рукам и твоему голосу. Я не знала счастья большего.
Пока у меня есть для тебя лишь молчание — небогатый дар. Но разве одними словами возможно выразить сокровенное? Когда уста немы, я сумею поведать истину…
А ты — я знаю — услышишь непроизнесённое. Услышишь, как поёт лишь для тебя одного серебряная флейта.
Моё сердце.
И отзвуки неслышимой мелодии отражаются в сером льде близкого взгляда.
Провожу по гордому лицу, едва дотрагиваясь, и кончики пальцев осязают мягкий взмах ресниц. Провожу по вороновым крыльям бровей, единым касанием стирая меж ними упрямую морщину. Не сдерживаемые у висков густые пряди касаются моего лица. Они пахнут холодными травами, а дыхание Самайна — дикой мятой. Я чувствую его дыхание на своих губах, и моё собственное сбивается, участившись, и до теней перед глазами никак не удаётся вдохнуть.
И дыхание Самайна — в лад моему. Тот же рваный такт. Застыв в настороженной неподвижности, мы точно пляшем танец, один на двоих. И это наше кажущееся спокойствие таково, что в любой миг способно разлететься ранящими осколками касаний. Желанная боль, что растворится в агонии, разделённой на двоих, и оттого двукратно возросшей.
Жар и холод, соединившись в немыслимом объятье, снедают меня.
Я позабыла о муже. Фэлтигерн обратился сном, увиденным на Бельтайн, лихорадкой от жара майских костров. Я не помнила о нарушенных запретах и о долге, что приняла на себя… о том, зачем явилась в сидхен… о войне, коей дерзнула положить конец. Я предала забвению всё то, чего, казалось, невозможно забыть: болезнь и страх скорой смерти… даже пустоту, несуществующей частицей которой мне предрешено стать.
Я могу думать лишь о том, каково это — пить отравленное вино с уст Зимнего короля.
Я чувствую его ладони на своём теле и медленно, точно во сне, поднимаю руки, обвиваю его шею. Фэлтигерн — дикий майский огонь, что закружил меня в безумном танце на угольях, среди искр и алых лент… обнял и опалил меня, походя и небрежно, нерассуждающе-жестоко, незримо, но глубоко. Самайн — ледяной пламень Зимних костров, что убивает имевшего безрассудство приблизиться. Его любовь, равно его ненависти, губительна для слабой смертной женщины…
Я не боюсь. Я не выбирала, кем родиться, не выбирала своей судьбы и любви. Но выбираю — здесь, в этот миг. Пускай обращусь стылым пеплом… но прежде узнаю, как горят дотла.
Я слышу сердце Самайна. Знать, не вконец застыло оно, не обратилось льдом в вечной зиме Той Стороны. Так весенние воды разбивают льды — слышу рокот его крови. Чувствую, как себя самое… словно утеряла и обрела, словно лишилась — немыслимо давно, и не помнила о потере, но неизбывно ощущала изъятое… Эта мысль рождает беспокойство, как бывало, когда тщетно призываешь забытое, когда тщетно ищешь пропавшее.
Самайн не позволяет осмыслить то смутное, возникшее из мимолётного ощущения. Его губы касаются моего лица, так невесомо… словно бы не веря в мою вещность, словно легчайшее касание способно причинить мне боль. И становится больно дышать от нежности.
Моё сознание уносится прочь в летучей пляске сидхе. Невесть отчего под сомкнутыми веками закипают слёзы. Запрокидываю голову, боясь, что светлая влага прольётся меж ресниц. Не время для слёз. Но отчего так хочется плакать?
Дыхание прерывается, целую в ответ дрожащими губами. И руки тоже дрожат, такие неловкие, суматошные… Самайн целует мои пальцы и запястья, прижав к лицу ладони. Словно слепые или безумцы, а вернее, всё это вместе, узнаём друг у друга лица — кончиками пальцев, поцелуями, всё более требовательными. Наши губы так и не соприкоснулись. А сердца, точно двое пленников, бьются о прутья клетей, навстречу, ближе… ближе…
На миг Самайн склонил голову к моему плечу, освобождённому от платья. Дыхание жарко огладило изгиб шеи.
— Мейв… — прошептал он имя.
Такое похожее… но не моё имя.
