Последний демиург (СИ) - Хабарова Леока

Что станет с ней, если я погибну?

– Ну как ты, герой? – спросила блондинка, усаживаясь на стул подле кровати. Её чуть хрипловатый голос звучал бодро, но под глазами залегли тёмные тени. Лицо осунулось, светлые пряди выбились из незамысловатой причёски. – Почитаем, что там Даша принесла?

Она вооружилась самодельным фолиантом, а Вереск опустилась на пол, готовая слушать…

– Паруса трещали, наполняясь ветром, – начала медсестра, и больничная палата, с её резкими запахами и раздражающим пиканьем приборов, исчезла. Перед глазами во всей красе встала Мейда, и Вереск снова увидела, как блестят аквамарином волны в Рассветной бухте, как солнце всходит над острыми скалами, рассыпая розовые блики по серым стенам старинного замка, почувствовала лёгкое прикосновение солёного бриза к щеке и ощутила неизмеримую тоску по зелёным просторам и синим лесам. Мейда… Славная Мейда. Благословенная Мейда.

Его дом. Лучший мир, который он когда-либо создал…

Блондинка читала медленно, местами нараспев, верно соблюдая ритм и ловко подмечая интонации, но голос её становился всё тише и тише пока, наконец, не смолк совсем. Книга выскользнула из ослабевших пальцев и шлёпнулась на пол. Вереск вздрогнула. Мир грёз рассыпался, словно карточный домик, и хмурая реальность обрушилась лавиной, погребая под собой осколки надежды.

Мейды нет. Ничего нет.

Думать об этом, всё равно, что пить расплавленный свинец.

Вереск поднялась и приблизилась к своему двойнику. Медсестра спала глубоким сном. Красивая. Интересно, что ей снится? Заботы пережитого дня? Или, может быть, будущее, которому не суждено сбыться? Или… прошлое?

Вереск поймала себя на мысли, что всё помнит. Всё: от и до. Только воспоминания эти – чужие. Краденые.

А может, как раз они – настоящие?

В тот день тоже шёл дождь. Только летний. Тёплый. Такой ещё называют грибным: солнце и тучи на равных сражались за небосвод. Асфальт блестел, лужи пузырились, а над городом раскинулась двойная радуга, наполняя мир ожиданием чуда. Владимир называл свою нарядную белоснежную форму смешным словом – «парадка». Форма ему шла. Очень. Такой высокий и статный моряк. Офицер. Он улыбался. Шутил. Рассказывал небылицы о службе на флоте, а она – Вера – смеялась. Они гуляли по набережной, разглядывали корабли и болтали, болтали, болтали… обо всём на свете. «Красивая пара», – небрежно бросил кто-то из прохожих, и Вера смутилась: их с Владимиром знакомство состоялось совсем недавно. Он купил ей цветы и украл поцелуй: легко-легко коснулся губ губами. И только потом, в старом парке, когда на небе зажглись звёзды, а на улицах – фонари, поцеловал по-настоящему. Крепко, сладко и требовательно.

– Не торопись, – прошептала она, отстраняясь. Щеки пылали, а сердце билось где-то в горле. – Это только первое свидание.

– Второе состоится нескоро. – Владимир грустно улыбнулся и провёл пальцами по её щеке. – Ты меня дождёшься?

– Дождусь, – без раздумий ответила Вера и, вскинув голову, твёрдо повторила: – Дождусь, обещаю.

– Меня не будет месяц. Может чуть больше. Но я вернусь к тебе, милая сирена. – Он поднёс к губам её ладони и поцеловал тыльную сторону каждой. – Слово офицера.

И он вернулся. Вернулся героем…

Это была авария. Несчастный случай, как ей сказали. Вера совсем не разбиралась в подводных лодках и, оглушённая горем, толком ничего не запомнила. Из-за какой-то неисправности какого-то там клапана что-то там взорвалось. Владимир заметил роковую неисправность первым. Он успел предупредить товарищей, но сам был ранен осколком взорвавшейся ёмкости…

И теперь он спал. А Вера снова и снова вспоминала тот их поцелуй в старом парке у лавочки и своё обещание. Она ждала. Ждала и верила, что дождётся…

Вереск сглотнула, силясь унять слёзы, но ничего не вышло: капли бежали по щекам и она чувствовала на губах их горьковатый привкус.

Вкус отчаяния…

Ничего не осталось. Ничего. Надежда, странница в изорванных одеждах, была готова покинуть этот приют скорби. А с рассветом сюда придёт голодное Забвение.

Придёт за новой жертвой…

Вереск подняла с пола книгу – сброшюрованные листы печатного текста в прозрачной папке. Строчки заплясали перед глазами. Здесь, в этой истории, её любимый жил полной жизнью. Сражался, смеялся, любил, надеялся и верил… в чудо.

Мы все должны верить…

Она прочла всё до последней буквы. Роман обрывался на том самом месте, когда князь Ладимир отправился в Лантию, чтобы вручить гордячке-Арабелле платье избранницы. То самое розовое платье…

Здесь нет ни слова про меня! – удивилась Вереск, снова и снова перечитывая последний абзац. – Ни слова. Но как же… Почему?

«Ты существуешь, хотя не должна», – вспомнились слова Безликой.

Он не успел, – поняла вдруг Вереск. – Ладимир попросту не успел закончить историю, поэтому в ней нет меня. Но тогда, получается, что…

Осознание пришло внезапно. Прошило насквозь, точно разряд тока. Обрывки воспоминаний и образов сложились в единую картину. Сомнений не осталось. Как не осталось и страха.

– Я должна жить, – сказала она вслух и крепко сжала кулаки. – Должна жить ради него!

Из нагрудного кармана спящей медсестры торчала ручка. Самая обычная шариковая ручка, но Вереск прикоснулась к ней, как к священной реликвии. Теперь она знала, что делать. Знала наверняка. У неё осталось полчаса до рассвета и полупустая страница недописанной книги…

Последняя страница последней книги последнего демиурга.

Глава тридцать девятая

Серый город тонул в предрассветном тумане. Всё вокруг казалось призрачным, нереальным, словно лишённый красок сон. Вереск брела по пустынной улице, обхватив себя за плечи. Я сделала всё, что могла, - твердила она себе. – Всё, что было в моих силах… Ладимир в безопасности, а это – самое главное. Забвение не придёт к нему, нет. У хитрой твари совсем другая цель.

Мучительно хотелось встретить кого-нибудь. Хоть одну живую душу. Увидеть лица, услышать голоса… Смех, или ругань – не важно. Но город спал, и только окна хмурых высоток равнодушно взирали на Вереск. Она вздохнула.

Осталось совсем мало времени. Совсем мало.

Ноги сами привели её к набережной. Туман здесь был гуще. Седой и холодный, он стелился над брусчаткой и плыл по воде рваными клубами. Вереск помнила это место другим. Тогда здесь играла музыка, и людей было столько, что не протолкнёшься. Пахло сиренью и сахарной ватой, а дети несли в руках воздушные шары. В тот далёкий день всё дышало счастьем, а теперь…

- Тоскуешь о былом? – Безликая возникла из ниоткуда. На этот раз она приняла вид огромного, с человека ростом, ворона.

Вереск посмотрела на неё так, как кассиры в гипермаркетах смотрят на очередного покупателя в час пик, и подошла к кованой ограде. Ладони легли на мокрый от дождя парапет. Холодно. Интересно, там внизу так же холодно, или ещё холоднее?

- Холоднее там, будь уверена, - тут же отозвалась Безликая и нахохлилась. – Градуса два, не больше. Но… тебе ли привыкать. - Жуткая тварь подошла ближе. - Ты, как я погляжу, приняла решение?

- Ты не оставила мне выбора, верно? – равнодушно отозвалась Вереск, слушая как далеко внизу плещутся волны.

- Верно.

- Какой, однако, тонкий расчёт.

- Благодарю покорно за щедрый комплимент. - Птичья лапа шаркнула по мостовой.

- Твоя цель – я, а не он. - Усталость опустилась на плечи тяжёлым плащом. - Впрочем, как и всегда.

- Как и всегда, - эхом повторило Забвение. - Как и всегда... Всё вспомнила?

- Почти. - Вереск вскинула голову, пытаясь разглядеть горизонт, но непроглядная пелена окутала мир сизым саваном. - Какой это раз?

- Не всё ли равно?

Вереск повернулась и глянула на Безликую так, что слова не потребовались. Гигантская чёрная птица тут же рассыпалась на сотню обычных воронов, которые взмыли в небо с громким карканьем. На набережной осталась фигура в пепельно-сером балахоне с глубоким капюшоном и длинными, до земли, рукавами. Вереск знала, что под одеянием нет ни лица, ни тела. Только пустота...