Последний демиург (СИ) - Хабарова Леока

– Стало быть... жизнь, – повторила Вереск, созерцая всю эту идиллию. Теперь, когда она произнесла роковые слова вслух, суровый смысл дошёл до истерзанного сознания. – Человеческая жизнь. Любая?

– Любая, любая, – надменно фыркнула Безликая. – Только зря ты щёки раздуваешь: не справишься. Кишка тонка. Не из того ты теста слеплена.

– Откуда тебе знать, из какого я теста?

– Опыт... – Черноволосая намеревалась сказать ещё что-то, но осеклась.

Вереск мгновенно проследила за синим взглядом.

Дверь!

Дверь едва-едва приоткрылась и в палату просунулась голова.

– Вера! Можно? – робко спросила посетительница, и Вереск мгновенно узнала тонкий голосок. Как узнала узкое, усыпанное веснушками лицо в обрамлении тёмно-рыжих, почти красных, волос...

Дара!

1. Здесь "Ходит" имеется в виду – ухаживает, заботится. Прим. автора.

Глава тридцать седьмая

Девочка стояла в дверях и смотрела ясным незамутнённым взором.

– Дара? – прошептала Вереск, не веря глазам. – Не может быть... Она... Она же...

– Мертва? – хмыкнула Безликая. – Тебя ждёт много открытий, дорогая.

Вереск сглотнула, вперившись взглядом в отроковицу.

– Как он? – рыжая служанка шагнула к медсестре, и та дружески обняла её за худенькие плечи.

– Стабильно.

– Стабильно... это значит – плохо, да? – Голосок Дары дрогнул.

– Стабильно, значит – без изменений. – Медсестра ласково улыбнулась. Вера... Её зовут Вера! – Ухудшений нет.

– Но и улучшений тоже?

Вереск заметила, что взгляд двойника стал холодным, как морось за окном.

– Твой брат в коме полтора года, Даша, – сказала она серьёзно и строго. – И не просто в коме, а в терминальном состоянии: на грани жизни и смерти балансирует. Стабильность в этой ситуации – лучшее, на что мы можем рассчитывать.

– Просто... – потупилась отроковица, но тут же вскинула голову. – Ты правда думаешь, что он когда-нибудь очнётся?

– Я верю в это.

Медсестра посмотрела на Ладимира с такой нежностью, что у Вереск защемило сердце.

Она любит его!

– Конечно, – протянула Дара. – Тебе положено: ты ведь его невеста.

– Я не невеста! – шикнула блондинка и нахмурилась. Щёки её предательски зарделись. – Сколько можно повторять? Не невеста я! До аварии мы всего раз виделись!

– Но ты ухаживаешь за ним, – лукаво улыбнулась отроковица.

– Это моя работа.

– Ты разговариваешь с ним, будто он тебя слышит. Это тоже работа?

– Да, – медсестра отвернулась и загремела какими-то склянками. – Часть терапии. А ты одна приехала?

– Родители паркуются. – Дара вздохнула. – Слушай, Вер... Я тут кое-что привезла Вовке... И просьба у меня есть одна. Странная. Ты только не смейся, ладно?

– Какой уж тут смех. Давай, выкладывай.

Отроковица замялась, но, видимо, решимость взяла верх над сомнением.

– Вот. – Она протянула блондинке свёрток. В свёртке оказалось нечто, отдалённо напоминающее книгу.

– Что это?

– Вовка, как на флот пошёл, хобби себе завёл чуднóе: истории сочинять. Типа – писательство.

– Оу! – Медсестра перевернула лист, другой, а девчушка продолжила:

– Говорил, отвлечься помогает. Душу отвести. Но никому особо не рассказывал: думал – засмеют. Понаписал всего целую кучу. И про космос, и про пиратов... А эту вот не закончил. Не успел.

– А про что она?

– Про князя, который любил море, жил в замке и боролся с чудовищами, – с готовностью отрапортовала Дара.

– Ничего себе... – буркнула блондинка, не отрываясь от текста. – А я и не знала, что он пишет.

– Конечно. – Отроковица подошла к брату и коснулась его руки. – Вы же до аварии всего раз виделись. Но он бы сказал тебе, я уверена. Ты ведь пишешь стихи, да?

– Откуда знаешь?

– Мариночка рассказала.

– Вот коза! – медсестра беззлобно хмыкнула. – Ну... так. Балуюсь иногда. А в чём просьба-то, Даш?

– Ну... – девчонка заколебалась. Покраснела и уставилась в пол. – Я тут кино смотрела недавно. Про призрака. В общем, вроде, когда есть незаконченное дело, они... Они иногда возвращаются. И я подумала... Подумала, что...

– Что он очнётся, чтобы дописать роман?

– Да, – чуть слышно отозвалась Дара. – Ты почитай ему книжку его. Вдруг поможет?

– Хорошо, – кивнула Вера. – Почитаю.

Вереск увидела её глаза и поняла: надежды нет. Ладимир, или, как его называли здесь, Вовка – умирал. Умирал медленно и мучительно, а его близкие никак не могли этого принять. Они ждали чуда. Но чудес не бывает...

Свеча почти угасла...

– Ему давно пора покинуть этот мир, – шепнула Безликая. Вереск так увлеклась чужим разговором, что совсем о нй забыла. – Но он, глупый, цепляется за жизнь. А какая жизнь его ждёт? Он же превратится в овощ! Ты хоть представляешь, что такое кома? Он, когда очнётся, даже ложки до рта донести не сможет.

– Знаю, – мрачно заявила Вереск и сжала кулаки.

– Откуда?

– Помню её памятью. – Она кивнула на медсестру, которая деловито возилась с капельницей.

– Значит, ты понимаешь, какой это риск. – Забвение говорило, не открывая рта. Жуткая тень на стене становилась больше и чернее.

– Да.

– И всё равно хочешь его вернуть?

– Да.

– Ты не забыла, какова цена?

– Нет, не забыла, – прохрипела Вереск. – Жизнь за жизнь. Но у меня есть условие.

– Какова наглость! – хохотнула Безликая, а тень протянула щупальца к Ладимиру. Приборы угрожающе запищали. Медсестра всполошилась, Дара расплакалась, а Вереск напряглась, как натянутая струна. – Говори.

– Ты дашь нам проститься.

Забвение поглядело на неё остекленелыми глазами, а тень исчезла, словно её не было вовсе. Зелёные линии на мониторах пришли в норму.

– Ночь, – сказала Безликая. – Даю тебе ночь. Но на рассвете кто-то уйдёт со мной. Навсегда. Кто именно – решать тебе.

Глава тридцать восьмая

Милда и Горий пришли, когда Безликая уже исчезла. Вереск испытывала странное чувство: знакомые лица, чужие имена...

Светловолосая медсестра называла дородную служанку Людмилой Даниловной, а старика-лакея – Григорием Юрьевичем.

Они… его родители! – с удивлением осознала Вереск, когда Милда, всхлипнув, обняла её двойника. – Родители Ладимира! Но… как же… Почему тогда…

… милорда я люблю, как родного сына…

– Крепитесь, – строго сказала блондинка, и Милда подняла на неё красные от слёз глаза. – Вы должны быть сильной. Мы все должны верить в лучшее.

Старушка забормотала что-то нечленораздельное, давясь рыданиями. Медсестра принялась её успокаивать, а Горий мрачной тенью стоял у постели Ладимира, спящего беспробудным сном.

Мы должны верить. Мы. Все. Должны. Верить.

– Знаешь, Вер. – Милда промокнула слёзы бумажной салфеткой. – Мы ведь Дашу из приюта совсем малышкой взяли, а Вовку усыновили, когда ему уже одиннадцать сравнялось. Он и родных отца с матерью хорошо помнил. Они богатые были, родители его, а мы с Гришей…

Губы старушки снова предательски задрожали, и блондинка взяла её за руку.

– Вы подарили ему семью, – прошептала медсестра. – Свою любовь. Тепло и заботу. А это – самое главное.

– Он наш сын, Вера, понимаешь? – Вереск могла физически ощутить боль, терзающее сердце старой служанки. – Наш сын!

Мы все должны верить.

Промозглый серый день, полный забот и суеты, превратился в холодный серый вечер. За окном лил дождь, и капли оставляли на стёклах мокрые дорожки. Ветер, завывая, срывал с деревьев последние листья. Милда, Горий и Дара давно ушли, и в палате осталась только та, чьё имя казалось таким чужим и знакомым одновременно: Вера Верескун.

Она – это я? – думала Вереск, рассматривая медсестру. – Или я – это она? Где грань, что нас разделяет?