Александр Арбеков - О, Путник!
— Предлагаю отправиться на озеро Онтарио, оно расположено неподалёку. Там есть чудесные девственные места, поражающие своей тихой и первозданной красотой.
— Прекрасно, — улыбнулся я. — Так, вперёд, в девственный и чудный край!
Вскоре мы уже сидели за накрытым столом. Погода была великолепной. Лёгкий и прохладный ветерок слегка шелестел жёлтой листвой, печально и покорно покоившейся под нашими ногами. Небо было грустно-голубым, тихие воды великого и древнего озера дарили нашим вечно мечущимся душам хоть какую-то иллюзию успокоения и просветления.
— За природу! — БОГ высоко поднял первую рюмку.
— За вечную и прекрасную природу, которая рождает истинное умиротворение! — с энтузиазмом отозвался я.
— Отличный тост…
— Спасибо. Да, ибо…
— Однако…
— О, как! — не выдержал и рассмеялся я.
— Слушай, ну поведай мне, как ты поживаешь? Как твой РОМАН? — спросил Бог, с экстазом вгрызаясь крепкими белоснежными зубами в кусок сочного и ароматного мяса, только что запечённого на углях.
— РОМАН пишется потихоньку, — ответил я, пережёвывая мясо и постанывая от удовольствия. — Ты же знаешь, какой я ленивый и как я подвержен перепадам настроения. Могу писать, писать, писать… А потом вдруг, — бац! Что-то переклинило в мозгу и не пишу месяц, два, три, четыре… Смотрю какие-то глупые фильмы, брожу, читаю, мечтаю, пью, страдаю, трахаюсь. Зачем, к чему?!
— Из всего этого и состоит жизнь… — мудро усмехнулся БОГ.
— Наверное, ты прав… Короче, если бы не мой дурацкий характер и не моя странная натура, то книгу я бы давным-давно закончил.
— Знаю, прекрасно осведомлён, — проворчал ОН. — Трудолюбием и трудоспособностью ты никогда не отличался. Как известно, характер определяет судьбу…
— А вообще, есть ещё один важный фактор, который заставляет меня затягивать творческий процесс, — мрачно произнёс я.
— И каков же он? — живо заинтересовался БОГ.
— Мне кажется, что как только я напишу Роман, то сразу и умру! — грустно сказал я.
— Что!? — ОН чуть не подавился очередным куском мяса.
— То, что слышал…
Бог усмехнулся, наполнил рюмки до краёв, встал.
— За великий процесс творчества, который непрерывен и вечен!
— За творчество, — я тяжело поднялся из своего кресла, без особого энтузиазма осушил рюмку до дна, а потом плюхнулся обратно.
— Мой друг, — тепло произнёс БОГ. — Та белиберда, которая сейчас выходит из-под твоего пера, — это так, разминка, игра в бирюльки. Главная книга у тебя впереди. Я же уже как-то говорил тебе об этом!
— Спасибо за оценку моего творчества! — с обидой воскликнул я.
— Ну, не обижайся, — смутился ОН. — Под белибердой я понимаю отнюдь не то, о чём ты подумал.
— И что же?
— Роман твой очень хорош, талантлив, увлекателен, интересен. Но он будет несколько слабее той книги, которую ты напишешь немного попозже. Понимаешь?
— И когда же я напишу эту самую гениальную книгу? — насторожился я. — А, вообще-то, ты давеча утверждал, что судьбы и предопределённости нет, и человек творит свою жизнь в силу характера и массы различных случайностей. Если это действительно так, то откуда ты знаешь всё наперёд? А?!
— Ладно… Последний тост, и мне, увы, пора, — вдруг засуетился ОН. — За здоровье!
— Постой, постой, мерзавец! — вскочил я. — Не уходи от ответа!
— Спасибо за компанию, меня ждут очень важные, ответственные и крайне срочные дела. ВСЕЛЕННАЯ, знаешь ли, полна проблем!!! До встречи, мой друг, до скорой встречи, — ухмыльнулся БОГ. — Пиши РОМАН, заканчивай его. Запомни один очень важный постулат. Никогда не опасайся конечной станции. За ней всегда следует другая, потому что движение бесконечно! Время у тебя ещё есть, не волнуйся. До встречи! КОСМОС, однако, зовёт! Ибо…
ОН мгновенно исчез, оставив после себя лёгкую вибрацию воздуха, которая не смогла пошевелить ни одного печального и блеклого листа под моими ногами. Ибо…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «КОСМОС»
Как может глина говорить горшечнику: «Что ты творишь!?».
Дело не в том, что женщина тебя простила, а в том, — простил ли ты сам себя…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Казалась так холоднаЛуна на небе рассвета,Когда разлучались мы.С тех пор я не знаю часаГрустнее восхода зари!
Океан лениво, тяжело и мрачно колыхался у моих ног. Скалы, на которых я стоял, вполне успешно сдерживали натиск огромной водной массы, что нельзя было сказать о пустынном, сером, голом и беспомощном пляже. Свинцовые, мрачные и холодные волны то решительно накатывались на него, захватывая и всасывая в себя гальку и песок, то возвращались обратно в породившую их бездну, перемешивались в ней, как в гигантском миксере с тёмной глубинной водой, не знающей ранее света и неба. Образовавшийся в результате этого ледяной кипящий коктейль снова поглощал пустынный серый берег, истязал его некоторое время беспощадно и жестоко, безуспешно пытался продлить сладкие садистские ощущения, но его безумные потуги были тщетны.
Волны разочарованно и неохотно покидали истерзанную плоть пляжа и, крутясь в гигантском подводном круговороте, опять смешивались с глубинными слоями воды, теряли свою индивидуальность и забывали о существовании некогда желанной и не раз познанной суши.
Всё обозримое пространство вокруг меня было наполнено и переполнено свинцом, насыщено и перенасыщено мрачным томлением и глубоко скрытым, но крайне напряжённым беспокойством. Рыбачьи лодки и суда в предчувствии приближающегося шторма уже давно поспешно укрылись в бухте, расположенной недалеко от того места, где я находился.
ПОЭТ неслышно и незаметно подошёл сзади, задумчиво продекламировал:
О, когда б ему показатьРыбаков далёкого Осима:Как их рукава влажны.Но морская вода бесцветна,Не окрашена кровью слёз.
— Имбумонъин-но-Тайфу, придворная дама, талантливая поэтесса… Вздорная женщина. Собственно, все эти существа вздорны, — задумчиво улыбнулся я. — А ведь мы с вами находимся сейчас прямо напротив маленького рыбацкого острова Осима. Где-то там он скрывается, — в этой серой, утренней, туманной пелене. Живёт своей долгой, тихой и однообразной жизнью и наплевать ему на всю Вселенную и кипящие в ней страсти. Кстати, давно хотел на нём побывать.
— Сир, а что мы вообще делаем в Японии? — тоскливо произнёс ПОЭТ. — Бродим уже целую неделю по этим мрачным и холодном местам, созерцаем море и скалы, цедим из напёрстков тёплое и мерзкое сакэ, едим палочками бесконечный рис, от которого меня уже тошнит и воротит, поглощаем противную сырую рыбу и полу сырых моллюсков. Я похудел на целых пять килограмм! Хочу большой кусок жаренной сочной телятины, да соответствующий соус к ней, да рассыпчатой картошечки на сливочном масле, да стакан Звизгуна с инеем, да солёного сала с чёрным хлебом и с горчицей, да бочковых солёных помидоров, или огурцов, а ещё лучше груздей на закуску! Не могу так больше! Хоть убейте! Чувствую, что погибну я на этом чёртовом острове от физического и умственного истощения во цвете лет!
