Luide - Любовь до гроба
"Она ничуть не лучше других!" — втихомолку ликовали окрестные жители, которые нередко обращались к Софии по весьма неприглядным поводам, а теперь строили постные мины и упоенно перешептывались.
— Но факты… — майор смущенно запнулся и, чтобы спрятать стеснение, сделал вид, будто чрезвычайно занят складыванием своего клетчатого платка.
Госпожа Чернова заставила себя говорить спокойно, хотя внутренне кипела от возмущения:
— Господин Шоров, я понимаю ваши сомнения, однако не хочу брать на себя то, чего не совершала. Верите вы в это или нет, я по-прежнему настаиваю, что в ту ночь преспокойно спала в собственной постели — разумеется, в полном одиночестве!
Сосед залился краской, хотя казалось невозможным, что его задубевшее за годы в пустыне лицо может стать еще багровее, и принялся бормотать какие-то смущенные извинения, а потом спешно прощаться.
Госпожа Шорова так и не произнесла ни слова, даже не кивнула на прощание, конвоируя мужа домой.
София с тоской посмотрела им вслед. Ее гнев схлынул, оставив после себя какую-то тягостную усталость, почти обреченность. Мысли вяло текли в голове, всякое удовольствие от прекрасного дня и возни в саду было необратимо потеряно.
Глава 12
Этим утром господин Рельский пребывал в прескверном настроении. Ему приснился до крайности неприятный сон, и теперь он удрученно размышлял, не был ли тот вещим. К тому же назойливая головная боль не отступала ни на минуту.
У каждого бывают дни, когда все валится из рук, и похоже, теперь наступил черед мирового судьи…
Едва сдерживаясь, чтобы не втянуть голову в плечи, дворецкий негодующе сообщил господину о весьма досадном ночном событии. Выслушав его, господин Рельский велел немедленно устранить все следы, а слугам помалкивать, после чего скупо поблагодарил и отпустил нетерпеливым жестом.
Дворецкий почтительно поклонился и на цыпочках покинул кабинет, крайне осторожно притворил за собой дверь, опасаясь хлопком вызвать неудовольствие хозяина. Затем он собрал слуг и должным образом проинструктировал.
Вскоре дом напоминал поле боя. Шеф-повар пересолил суп-пюре из молодых шампиньонов, после чего устроил форменную истерику, и его долго отпаивали мадерой. В итоге завтрак пришлось спешно сооружать одной из поварих, поскольку с утешениями кухмистер явно перестарался и теперь безмятежно посапывал в уголке. Оставалось надеяться, что он вскоре придет в себя и начнет священнодействовать над обедом, поскольку вечером ожидались гости.
Горничные передвигались по дому перебежками и при виде господ норовили спрятаться в какую-нибудь норку, видимо, вообразив себя мышками (и действительно походили на них в своих скромных серых платьях с белыми передничками).
Камердинер господина Рельского так нервничал, что никак не мог правильно повязать хозяину галстук, извел пять штук, все сильнее волнуясь, что не добавляло ему сноровки. Наконец раздраженный мировой судья его отослал, и тот опрометью бросился прочь.
Будучи не в духе, оный господин обыкновенно делался мрачным и еще более педантичным. Он хмурился, словно грозовая туча, изредка сражая домочадцев и слуг меткими молниями слов. Под его пронизывающим взором сестры за завтраком то и дело роняли приборы и быстро закончили трапезу, невнятно извинившись за внезапную потерю аппетита.
Лишь вдовая госпожа Рельская пренебрегла дурным настроением сына, принявшись его изводить "серьезным разговором" об очередных претендентках на роль невестки, что было крайне неразумно с ее стороны. Заботливая мать в который раз твердила, что достойных его невест в провинции попросту нет, и уговаривала отпрыска перебраться в столицу, а заодно вывести в высший свет сестер. Все предлагаемые ею кандидатуры на вакантную должность жены были, несомненно, высокородны и богаты, прекрасно воспитаны, а некоторые даже обладали приятной внешностью (что, по ее мнению, было скорее изъяном), но отчего-то неизменно отвергались упрямым господином Рельским.
"Сударыня, — наконец, не выдержав, вспылил почтительный сын. — Перечисленные вами девицы так же хороши, как чистопородные кобылки, которых я недавно приобрел. Но я вовсе не намерен жениться на них!"
С этими словами он отбросил салфетку, коротко извинился и отбыл к себе. После его ухода в столовой воцарилось пришибленное молчание. А романтичная Елизавета размышляла с восторгом, что должно быть, это неспроста и у брата имеется какая-то тайная любовная история…
Мировой судья в досаде расхаживал из угла в угол по своему кабинету, ожидая запаздывающего господина Фергюссона, и корил себя за неуместный взрыв дурного настроения. Господин Рельский всегда полагал, что руководствоваться чувствами — не лучший способ достичь цели, и посему крайне редко себе это дозволял. Он не привык щадить ни себя, ни кого-то иного, а потому многим казался жестким и беспощадным, хотя в действительности был всего лишь натурой цельной и не склонной к сантиментам.
Доклад секретаря также не принес никаких приятных известий. Как ни торопил гном своих людей в столице, до сих пор не удалось выяснить ничего определенного. А обстоятельства с каждым днем все ухудшались и требовали незамедлительных действий.
— Сделайте все возможное! — приказал господин Рельский. — Уплатите, сколько требуется, только узнайте как можно скорее!
Господин Фергюссон лишь кивнул в знак согласия, помялся и наконец решился.
— А что с… госпожой Черновой? — поколебавшись, спросил он, блестя любопытными глазами из-под широких полей коричневой шляпы.
— Это я улажу сам! — отрезал господин Рельский.
Морщинка меж бровей и упрямые складки у тонких губ свидетельствовали о непреклонной решимости, и секретарь не стал спорить. Еще накануне вечером он от имени хозяина отправил записки господам Щеглову и Ларину, так что нынче означенные господа ожидали мирового судью.
Для начала господин Рельский отправился в обиталище господина Ларина.
Дом был бедным и напоминал платок благородной дамы, порванный и из-за этого подаренный горничной. Как некогда изящные кружева носили следы многочисленных штопок, а белоснежное полотно было застирано до блекло-желтого колера, но было неизменно чистым, так и обветшалое здание хранило следы прежнего расцвета, тщась за аккуратностью скрыть нужду. В мелочах просматривалась бедность, сквозь заплаты беспощадно обнажая истинное положение дел. Расставленным по комнате тазам явно было не впервой собирать полноводные ливни, протекающие сквозь прохудившуюся крышу, обивка мебели нуждалась в серьезной починке (а нынче была стыдливо прикрыта старыми чехлами), а стылый дух сообщал, что дров для растопки осталось совсем мало.
