Последние стражи - Ольга Олеговна Пашнина
– И я такая, как они, – задумчиво произнесла Шарлотта. – Почему? Это болезнь? Магия?
– Не думаю. Арахны – не богини, а древние существа, которые попали в мир, несовместимый с их магией. Ева и Лилит ничего о себе не знают. Возможно, в той катастрофе выжили не только они. Может, и ты там была.
– Но я помню себя лишь Шарлоттой… и я была человеком!
– Мы же не знаем, как взрослеют арахны. И как ведет себя их магия на Земле. У меня есть теория, что Лилит все же умеет превращаться в человека. Потому что я не хочу представлять, как мужик заделал ей троих сыновей.
– Хочешь, расскажу?
– Нет.
Шарлотта пожала плечами.
Во всех этих полотнах чувствовалось что-то неправильное. Дар не должен был такое рисовать. Он – один из немногих, а может, и единственный – кто может творить, и эта магия не должна расходоваться на тьму. Я не видела в его мастерской ни одной мрачной работы.
И что-то подсказывало: здесь не обошлось без одной давней подруги.
– Слушай, закончи уборку, ладно? А то Хелен будет не в духе, и на орехи достанется всем. А мне надо кое-что сделать.
– Ты куда?
Я уже шла к выходу, и Шарлотте пришлось шустро семенить лапками, чтобы за мной успеть.
– Делать то, что всегда требовала от Вельзевула. Спасать семью, а мир – уже после.
– Вообще ничего не понятно! – в спину мне крикнула Шарлотта. – Ты вообще в курсе, что я – представительница всемогущей древней расы из глубин Вселенной?
– Ну и что, с тряпкой и ведром не справишься? – фыркнула я в ответ.
Забежала в комнату за курткой и поспешила для начала в колледж. Уж Тордек точно знал, где сейчас живет влюбленная парочка – Олив и Дар.
А жили они в неплохом районе. Не совсем с видом на Стикс, едва ли реку можно было рассмотреть меж домов с последнего этажа. Но и не в самой заднице Мортрума, куда без охраны вряд ли решался ходить даже всемогущий Вельзевул. Вход в дом, где получили квартирку Дар и Олив, охраняли две потрепанные горгульи.
– Да не дергайтесь уже, – махнула я рукой, проходя мимо.
Вот, кстати, интересно: а горгульи, понатыканные по всему Мортруму в неограниченном количестве, имеют какую-то историю в контексте расколовшейся на миры Пангеи? Может, в них Ева и Лилит превращали особенно вредных туземцев, не желавших поклоняться богиням из глубин вселенной? Или горгулий вытачивали из каменюки, на которой выросли арахны? Жаль, не у кого узнать. Если только Самаэль решит вернуться.
От мысли о Самаэле настроение испортилось окончательно.
Дар и Олив жили в мансарде. Мне сразу представился типичный чердак художника: залитое светом пространство, заставленное мольбертами, красками, палитрами и готовыми работами в красивых рамках.
Но реальность оказалась… немного другой.
Внутри разве что интерьер был посвежее, но от работ Дара исходила все та же безысходность. Надежда на то, что парень съехал к подружке, оставив в родительском доме лишь то, что не хотелось тащить в семейную жизнь, растаяла.
А еще он больше не рисовал портреты. Фигуры на полотнах были крошечные, едва различимые. Одинаково безликие и… беспомощные.
Дар словно чувствовал грядущую катастрофу, повлиять на которую не сможет никто из живых или мертвых на всем свете.
– Что вы здесь делаете? – услышала я его голос.
Вздрогнула, обернулась и выдохнула: Дар выглядел таким, каким я его запомнила. Воображение уже рисовало ужасы изможденного и болезненного парня. Но нет, он был все таким же темноволосым красавчиком в кое-как застегнутой рубашке со следами красок. Теперь он носил очки, и они придавали его облику немного забавной нарочитой серьезности: словно мальчишка пытался казаться взрослее.
– Дар!
Я повисла у него на шее, не заботясь о том, чтобы получить активное согласие на вопиющее нарушение личных границ. С ним, кстати, мы тоже родственниками не были, так что мне бы поостеречься – Олив вряд ли не ревнива.
– Аида… – Он растерянно меня обнял. – Так это правда… ты вернулась!
– Да! И Дэв вернулся.
Дар отстранился и посмотрел на меня так, словно не верил! Как будто такими вещами можно шутить!
– Дэв вернулся? Но как это возможно, он же был осужден…
– Ты что, вообще ничего не знаешь?
– Так, долетают кое-какие слухи, но про Дэва – ничего. О тебе я слышал, но решил, что если это правда ты, то заглянешь поздороваться.
Я слегка покраснела. И это еще что! Впереди встреча с Харриетом. Он наверняка тоже захочет предъявить пару-тройку претензий за то, что не соизволила найти время для встречи. Но, в отличие от Дара, объятиями не отделаешься. У меня в доме живет очень обиженная на Харриета арахна.
– Прости, что не зашла сразу. Нужно было вытаскивать Дэваля. Решила, что ты в относительной безопасности, а ему нужна помощь.
– Я тебе безумно благодарен! Навещу его сразу, как закончу картину.
– Я думала, ты вернешься домой.
Он тяжело вздохнул – как будто ожидал от меня этой фразы, но надеялся, что я ее не произнесу.
– Мой дом теперь здесь.
– С Олив?
И еще один «неужели-обязательно-об-этом-говорить-вздох».
– С Олив.
– Только не говори, что у вас великая любовь.
– Между нами есть доверие и определенные чувства. К сожалению, у меня не было перед глазами примеров великой любви. Но то, что между мной и Олив, определенно напоминает то, что происходит между тобой и Дэвом. А значит, мы на верном пути.
– Олив – это самая темная душа из всех встреченных мной в Мортруме.
За его пределами конкурс на место довольно большой, но вот в городе мертвых я второй такой стервы не припомню.
– Мортрум существует для того, чтобы души менялись.
– И Олив меняется?
– Аида…
– Посмотри на картины, Дар! С тех пор, как ты с ней, ты рисуешь кошмары! Ты, единственный из иных, способный творить искусство! Ты, сохранивший тысячи воспоминаний душ! Твои работы были пронизаны светом, надеждой, сохраненным в сердцах теплом! А сейчас? Пустоши, тьма, безжизненные скалы, изможденные отчаявшиеся души… Дар, она меняет тебя! И твою силу!
– Аида, у меня забрали семью! – рявкнул Дар так решительно, что я вздрогнула. – Позволь, я напомню, что произошло. Мой средний брат выпустил из заточения мою безумную мать, которая убила мою сестру, а затем исчезла в мире смертных. Мой отец умирал, но даже перед неизбежным концом не пожелал поговорить со мной, сказать хоть что-то, что позволило бы мне поверить, что я хоть когда-то был для него сыном,
