Не мой, не твоя (СИ) - Шолохова Елена

— И когда он умер?

— Ну, когда… Ну, вот три дня назад его нашли. Да, точно во вторник. В понедельник нам пенсию принесли, а во вторник его нашли, уже мертвого. Но в воскресенье живой был, это точно. К нему тоже вот приходил какой-то…

Сюда я мчался на взводе, думал, голыми руками эту тварь удавлю, а тут аж растерялся сразу. Черт, что ж он так не вовремя умер-то…

Ладно, хотя бы тогда выяснить, что ли, что там за унтерменш такой был? И кто к нему приходил?

Бабку бы потрясти…

— А ты что, знакомый его или кто? — подозрительно прищурилась она.

— Или кто.

Я достал портмоне, вынул купюру, показал старухе.

— Расскажешь, что за хрен здесь жил, чем занимался, кто к нему ходил?

Бабка сразу подобрела.

— Ну расскажу, что знаю. Чего не рассказать-то хорошему человеку? Тюрин здесь жил. Антошка Тюрин.

— Молодой?

— Ну, не старый. Сколько ему было-то? Дай бог памяти… Лет тридцать пять, сорок, не больше… Я ж его с детства знаю. И мать его знала, она года полтора как умерла. Хотя с таким сыном немудрено. Он же всё из дома тащил. Вещи её, какие подороже, золото, шапку норковую, сервиз, всё вынес… Даже медали деда продал, не постыдился… Пенсию у матери отбирал, всё на наркотики свои спускал.

Я ничего не понимал. С одной стороны, Марина называла имя Антон. Урод, который их с подругой развёл и накачал. Но с другой — я плохо себе представлял, чтобы конченый нарк такое провернул. И словно в ответ на мои мысли бабка сообщила:

— Нет, раньше-то Антошка нормальный, вроде, парень был. Не без говна, конечно, но хотя бы мать не обижал. Деньги у него водились. Модный весь ходил, в костюме белом, ещё патлы отрастил по плечи, стиляга… На машине разъезжал. Важный такой. Бизнесмен, куда деваться. С нами, соседями, не здоровался, в упор не замечал…

Сверху спускалась пара, мужик с тёткой. Бабка замолкла, потом распахнула дверь пошире и кивком пригласила войти.

— И что там за бизнес у него был?

— А я знаю? Он мне не докладывался. Хотя нет, стой… мать же его говорила… да, точно-точно, фотостудия у него своя, кажется, была. Или модельное агентство, что-то такое. Это вот он из армии как пришел где-то в конце девяностых, так и раскрутился. И с нами сразу знаться перестал. Дружками солидными обзавелся, не то что эта шелупонь, которая к нему в последнее время ходила. Одного точно помню. Часто к нему раньше приезжал. Лысый, гад.

— Как его звали, помнишь?

— Да я знать не знаю. Оно мне надо, как там его звали. Говнюк он, вот и всё. Вечно на клумбу заедет, цветы подавит… Пионы однажды перемял все. Я ему: «Что ж ты делаешь, паршивец?». А он меня матом обложил. А тогда ещё моя Чапа была жива. Облаяла его. Так этот фашист её ногой… со всей дури… Я её еле выходила…

— И что потом? Куда этот лысый делся?

— А черт его знает, сюда перестал приезжать, как Антошка скатился. Лет пять-шесть или даже дольше. К Антошке всякий сброд потом начал таскаться. А-а, одно время мужики ещё к нему ходили, долги с него трясли. Били даже. Говорили, что вообще убьют, если долг не отдаст.

— Отдал?

— Видать, отдал, раз отстали от него. Деньги-то у него иногда появлялись. Уж не знаю, правда, откуда. Может, и сам приторговывал наркотой. А откуда ещё у такого? Но несколько раз точно разживался. Даже, знаешь, однажды телевизор себе такой огромный, новомодный как-то приволок. И вообще сразу такой веселый бегал. И вся эта шушера к нему тут же набивалась. Вакханалии устраивали. Спать ночами не давали, ходили туда-сюда, шумели, музыку включали на весь дом, что оглохнуть можно. Из квартиры выйти было страшно. Потом, видать, деньги кончались, гости расходились, а Антошка снова тут побирался. То телефон предлагал, по соседям бегал, то ещё что-нибудь втюхивал…

— Отчего он умер?

— Так от передоза. От чего они все помирают.

Больше бабка ничего такого, за что можно зацепиться, не рассказала. Но я хотя бы теперь точно знал, откуда всё пошло. Жаль всё же, что эта мразь Антон, как там его… Тюрин, откинулся раньше, чем я до него добрался. Ну ничего, остались и другие…

С отцом удалось поговорить только вечером, после работы. Только ничего особенного отец мне не поведал. Повторил лишь то, что уже раньше рассказывал. Всё в общих чертах и ничего конкретного. Ни имен, ни фамилий, ни адресов.

Нет, я вполне мог поверить, что отец действительно не в курсе. Подобные развлечения вообще не в его духе. Только вот когда я спросил отца про его безопасника, он вдруг отреагировал совсем не так, как я ожидал. Как будто насторожился, замкнулся и на все мои вопросы отмалчивался:

— Ты просто скажи, где он, — налегал на него я. — Мне надо с ним поговорить. Сначала он отмазывался, когда я ему звонил, теперь вообще недоступен. Куда он делся?

— Юра уехал по моему личному поручению.

— Куда? По какому поручению?

Отец молчал. Я и просил по-человечески, и негодовал, и угрожал, и взрывался — тщетно. Он как в рот воды набрал. Сидел, сгорбившись в своем кресле, и молчал. Даже не пытался придумать хоть какую-нибудь более-менее правдоподобную отговорку. Хотя понятно — он слишком ослаб, слишком измучен болями. Он хотел просто получить скорее очередной укол, от которого больше не мог отказываться, и уснуть, но я его не выпускал из кабинета, где допрашивал весь вечер.

В другой раз я бы сам от себя ужаснулся. Но не сейчас, когда узнал, что они сделали с Мариной. Да меня с трудом хватало, чтобы весь этот день выглядеть, ходить, говорить, как нормальный человек в то время, как у меня попросту сносило крышу. В конце концов в бессильной ярости зарядил мраморной статуэткой в стеклянную витрину, взорвавшуюся фейерверком осколков. Потом уперся руками в подлокотники отцовского кресла, наклонившись, навис над ним и процедил:

— Если этот твой лысый черт причастен к изнасилованию Марины, я его убью. Я это все равно выясню, ты меня знаешь. И если ты его сейчас покрываешь… — Я выпрямился, взглянул на него сверху вниз. — Я даже на твои похороны не приду.

Отец так ничего и не ответил.

Я ехал домой, а у самого в груди всё клокотало, а голову буквально разрывало от мыслей: Юра или нет? Всё-таки слишком много совпадений. Он был связан с этой конторой, всё про нее знает, ролик отцу тогда вон сразу же подогнал, прямо как знал… И лысый ещё. Вдруг как раз про него бабка утром и говорила. Нет, лысых, конечно, на каждом шагу… Но главное, отец мутит, как будто и в самом деле его выгораживает. Как будто отправил в бега… ну или куда там? И отмазывает, как может. Поручение какое-то личное сочинил… Сука, если отец его реально покрывает… это же вообще конец всему.

Пусть даже я умом и мог понять отца — этот Юра за него и в огонь, и в воду, как преданный пес. И спасал, и выручал, и на всё ради него готов. Стремно отцу, наверное, его сдавать. Только вот ради Марины я тоже готов на всё…

Утреннюю планерку я провел кое-как. Страшная история Марины, пусть и почти десятилетней давности, вытеснила все прочие мысли. С утра было желание вообще забить на эту планерку, но нельзя. Нельзя давать здешнему народу расслабляться, они и так тут все не особо усердны.

Призвал начальников отделов отчитаться за минувшую неделю, но сам их едва слушал, вычерчивая в уме схемы, как ещё можно вычислить действующих лиц той гребаной конторы. Попросил, конечно, Лорса пробить всё, что возможно, но хоть он и гений, однако с заданиями типа «найди то, не знаю что» тупил беспросветно. Так что придётся рыть самому.

Для начала покажу фотку отцовского эсбэшника той бабке, думал я, глядя на главбухшу. И не сразу сообразил, что она уже несколько минут, как замолкла. Да и вообще все молчат и смотрят на меня в напряженном ожидании.

— Свободны, — закончил я это представление, наблюдая, как все они, выдохнув с облегчением, суетливо устремились на выход.

И только кадровик, помявшись у порога, развернулся и подошел ко мне.

— Тимур Сергеевич, можно вопрос?

— Ну? — неохотно оторвался я от своих раздумий.